— Умер?
— Мне казалось, что я научилась рассчитывать только на себя и ни на кого больше. Но ты… Я думала, мне можно…
— Я умер?!
Он опустил голову и, причитая, метнулся в дыру в собственном боку. Это произошло так быстро, что Юнис не смогла разобрать, походило ли это на выворачивающийся наизнанку носок или, скорее, на аккорд, растворяющийся в тишине комнаты. Невероятно, но за секунду, что Юнис смотрела на него, отец свернулся внутри самого себя и исчез, словно лиса нырнула в нору.
На второй день Юнис положила банку с молоком под подушку, словно зуб, — частичку себя, которую она прятала, желая получить взамен нечто лучшее.
В комнате запахло молоком, хотя банка по-прежнему была плотно закрыта. Не свежим молоком, а густым сладковатым запахом кипящего молока, уютно булькающего в кастрюльке.
Когда Юнис было четыре года, отцу сделали операцию. Пока он спал, через разрез в боку ему вытащили желудок, промыли его. Она представляла себе его чистым и розовым, похожим на дамскую сумочку. А потом засунули желудок обратно. Узнав, что отец возвращается домой с дырой в боку, Юнис представила, что если туда заглянуть, можно увидеть сердце, и подумала: «Это сердце любит меня!» Но когда она отодрала бинты, под ними оказался не чистенький иллюминатор, а месиво рваного мяса вокруг грязной трубки. Из трубки капало нечто похожее на тростниковый сироп со сгустками крови.
Сиделкой была Юнис. Все остальные работали. Целый день она сидела возле отца, каждый день в течение его длительного выздоровления. Она промывала рану хлопковыми салфетками, которые кипятила в большом котле. И знала, что незаменима. Порой ловила себя на ужасных мыслях: ей вовсе не хотелось, чтобы отец выздоровел. Когда он несколько окреп, они играли в игры: он сжимал все пальцы вместе, все, кроме указательных, которые указывали вверх.
— Вот — церковь, а вот — колокольня, — шептал он. — Открой двери. — И он давал ей разъединить большие пальцы. — Где же весь народ?
Чтобы отыскать народ, Юнис заглядывала внутрь церкви, затем вновь поднимала лицо.
— Не знаю! — кричала она.
— Вот — церковь, а вот — колокольня, — продолжал отец, вновь собирая пальцы вместе. — Открой двери… Вот где весь народ! — И пальцы оказывались под сводом, розовые и вздрагивающие. Церковь разлеталась на части, и, обессиленный, отец откидывался назад.
Юнис промывала его рану. Готовила единственную пищу, которую отец мог есть: гвоздичное молоко, взбитое с яйцом, ванилью и щепоткой сахара.
Кто-то постучал. Дверь чуточку отворилась.
— Прости, — послышался голос подруги. — Я подумала: может, ты захочешь послушать музыку, чтобы время шло быстрее?
Они принесла с собой маленький проигрыватель и стопку записей.
— Хочешь, поставлю что-нибудь?
— Не сейчас, — ответила Юнис.
— Прости, — вновь сказала подруга.
Юнис обыкновенно производила на людей такое впечатление. Репортеры называли ее высокомерной. Но дело было в том, что она не терпела дураков. Подождав, пока подруга выйдет, Юнис просмотрела записи, среди которых нашлись и ее собственные, только обложки были незнакомыми. «Пиратские диски!» — с раздражением подумала Юнис, затем вытянулась на простынях и заснула.
ebooksa