– Так я спасаюсь от своей мрачной натуры, – подытожил Ройбен, пожав плечами и едва заметно улыбнувшись.
Корни усмехнулся.
– Выходит, по-твоему мир холоден и уныл, но с Кайей уныл чуть менее? Как насчет чего-нибудь повеселее?
Ройбен мотнул головой.
– И это говорит человек, еще более жалкий, чем я.
– Ха-ха, – Корни состроил Ройбену рожицу.
– Знаешь, есть масса способов заставить кого-нибудь полюбить тебя, – произнес Ройбен так же осторожно, как укладывал на стол куски разбитой чашки. – Можно наложить чары, можно прибегнуть к менее очевидным, но не менее изощренным приемам. Можно сделать так, что человек и думать забудет о других.
– Это не то, что я хочу, – сказал Корни.
Ройбен улыбнулся.
– Уверен?
– Я-то уверен, а ты? – вспылил Корни. – Мне просто надоело постоянно ожидать худшего. Почему не закончить все прямо сейчас, если это в любом случае закончится завтра? Зачем тянуть с душевными муками и страданиями?
– Если нас в любом случае ожидают душевные муки и страдания, – ответил Ройбен, – если нам суждено стать тенями, неподвижными и всеми забытыми, то нам придется до скончания дней питаться воспоминаниями. Чем больше нам предстоит пережить – тем лучше, разве нет?
Корни поежился.
– Хватит меня пугать. Ты должен был сказать, что я неправ, разубедить меня.
– Я повторяю твои же слова, – Ройбен откинул с лица прядь серебристых волос.
– Но ты ведь им веришь, – сказал Корни. – Веришь, что у вас с Кайей так и случится.
Ройбен доброжелательно улыбнулся.
– А ты вовсе не такой фаталист, каким прикидываешься. Что ты там говорил? Чем сильнее ты боишься, тем больше ведешь себя как говнюк? Сейчас ты просто боишься – и все.
Когда Ройбен произнес слово «говнюк», Корни хмыкнул.
– Наверное, – сказал он, опуская взгляд под ноги, на усыпанный мусором асфальт. – Но не бояться у меня не получается.