— Никак нет!
В углу каюты застрекотал беспроволочный телеграф. Отправив приказ, пожилой неповоротливый Яков Юровский с горбом парашюта за спиной понуро побрёл к выходу. Уж лучше бы Троцкий, мать ети, чем этот рябой беспредельщик!
Сталин, озорно подмигнув чекисту-латышу, подкрался на цыпочках — и отвесил мягким кавказским сапогом председателю УралЧК пенделя под целлюлитный зад. Яков с криком вылетел из гондолы во тьму.
— Рылом не вышли — царей судить! — усмехнулся в рыжие усы Коба.
К прибытию сталинского цеппелина вино в Вятке было, как это ни странно, найдено, и ванна нагрета в точности до нужной температуры. А в десять ноль — ноль в штабной вагон вкатили примотанного верёвками к инвалидному креслу грустного Исаака Бабеля с разбитыми губами. Его тетрадь с записями на палехском подносе уже была густо изляпана красными винными отпечатками пальцев Кобы. Разговор между двумя революционными гениями не сохранился — нечего здесь пиарить, история вообще говоря, наука классовая — Inelligenti pauca.[6]
ГЛАВА 15. ЗАГОГУЛИНА
Отпей из чаши разрушения!
Товарищ Сталин показался Петру на редкость задушевным хозяином.
— Ты кушай, Петь, не отказывай себе ни в чём. Эта птичка под коньяк очень хороша — хоть она и не орёл, как ты, совсем маленькая, зато, сцуко, жирная! Называется смешно — дупель. А выпьем мы с тобой — угадай за что…
— Полагаю, за искренность? — ляпнул Ганешин первое, что взбрело на ум.
— Браво — аллаверды! Вот только искренность в революции не всегда полезна — тому есть масса очень плохих примеров. Один Юровский с дочерью чего стоят… Прикинь — от усердия привёз Свердлову царскую голову в спирту. Теперь Михалыч брызжет слюной и требует себе голову Ленина — для коллекции. Да только хрен ему — Ильич ранен смертельно, но умереть он не может.
— Бессмертен?
— Да нет, — усмехнулся Коба, — просто у них, колдунов, порядок такой — не умрут, пока кому-нибудь силу свою не передадут. Вот я и запер его в Горках под охраной — пусть помучается.
— Ну, тогда — за беспощадность?
Иосиф Виссарионович поморщился:
— Плоско, кацо, не вижу диалектики. Церковь тоже была беспощадна в своей борьбе. Миллионы невинных попы угрохали ради выдуманной идеи: «Троица — всем построиться!» Я же, если ты не в курсе, в тифлисской семинарии обучался… На одном курсе с Жорой Гурджиевым. Большой был знаток — он-то мне и предсказал русский трон.
— Товарищ Сталин! — расправил культовые усы Пётр, — А вы в ад верите?
— Ад каждый в своём уме строит, Петька — и как правило, всё у него потом сбывается. А вечных мук нет — только вечное возвращение.
— Я предлагаю тогда тост — за рай! — горячая слеза преломила золотое сияние коньяка в тонких гранях хрусталя. — Где травы да цветы! Гуляют там животные — невиданной, едрен-батон, красоты!
— Вот ты и размяк, Будённый! — Коба тепло обнял за плечи своего нового друга и, осушив бокал, поцеловал его в шершаво торчащий ус. — Мы с тобой, Петька, отныне будем вместе — как стручок и горошина. Вся Россия — наш сад! У меня друзей до тебя по жизни не было — одни якобинцы местечковые, и каждый из них всегда тянул бурку на себя — нерусь, упыри болотные… Нет, сожгу их — а прах в стене замурую, чтобы подольше на том свете маялись. Наливай — или краёв не видишь?
ebooksa