Цурюк

22
18
20
22
24
26
28
30

Адольф Хитлер.

(Евреев просьба не беспокоиться.)»

Под плакатом на раскладном стульчике сидел Ади собственной персоной — только усы теперь торчали аккуратной щёточкой, и взгляд ярко-голубых глаз был безумен.

— Камрад! — здоровяк прослезился, заключая худого приятеля в объятия.

— Герман Гёринг — страшно рад, сколько зим!

— Пока ни одной — но это не повод, чтобы не выпить. Я гляжу, ты процвёл? В чём гешефт — торгуешь непознанным? Полицеймейстер Мюллер ещё не взял тебя под колпак?

— Тс-с! Мюллер мой VIP-клиент. И знаешь, Герман — я понял, что шнапс — это прибежище низших рас, — изрёк Адольф бодрым металлическим голосом. — Алкоголь скотинит и зверит. Предлагаю выпить зельтерской — у меня к тебе есть серьёзный разговор… Русские приключения никак не идут из моей головы: этот Йозеф Сталин — глубоко искренний человек, и мне немного стыдно за всё, что между нами осталось недосказано…

— Молчание — золото, Ади.

— Да — и Германия — превыше всего! Словом, не зайти ли нам в тошниловку Захер-Медовича — деньги у меня есть? Ты ведь должен помнить, куда конкретно упал мой виман…

— Полагаю, добрый немецкий ужин не явится помехой для воспоминаний?

* * *

… Очнулись братья по оружию в вагоне третьего класса, когда поезд уже замедлялся на подходе к Цюриху. Клетчатый альпийский костюм Адольфа был безнадёжно облёван, а котелок валялся под лавкой, подозрительно напоминая очертаниями опрокинутый ночной горшок…

— Мы должны взять Штайнера за помидоры — сейчас или никогда! — щёточка усов из-под пледа непримиримо встопорщилась. — Прекращаем бухать, Герман — немедленно давай мне свою кружку, я в неё плюну!

— Бесполезно, Ади — вздохнул толстяк. — Вчера я признал тебя фюрером грядущего тысячелетнего Рейха. Так что плевок ничего не изменит — я всё равно выпью…

— Правда? Ну и чёрт с тобой, жирная свинья — тогда я тоже выпью за компанию — хох! Попробовал тут изучать русский — ты знаешь, у славян совершенно сумбурный менталитет: слова «священник» и «задница» в их языке — однокоренные… Скудость словаря — признак низших рас. Ты ещё не забыл, что нам нужны Бубен и карта временных Порталов, камрад?

Далеко ходить за славянским менталитетом не потребовалось — Семён Будённый при монокле и цилиндре, виляя бёдрами, прохаживался петухом по перрону, явно кого-то поджидая. Лицо его всё ещё носило следы побоев Толстона Пью.

Тут выяснилось, что ночью в поезде у пьяного Адольфа стащили кошелёк и ботинки.

— Хвалёная швейцарская честность! Да эти горцы — просто дикари, клянусь любимой мамой, я ещё наведу у них прусский порядок… — поняв, что ситуация чревата получасовой речью, Герман торопливо уступил приятелю свою обувь, а сам вышел на тёплую брусчатку босиком. В ботинках на три размера больше походка Ади приобрела характерное утиное покачивание, а тросточка с загнутой рукоятью удачно дополнила комический облик неудачника.

— Не стоит подходить сразу — лучше проследим за негодяем, — шепнул Хитлер товарищу, и они, смешавшись с толпой, начали фланировать по платформе, не упуская Семёна из виду.

Патриотов приметил изнывавший без ангажемента актёр из Лондона — и, оценив находку, принялся, отставая на три шага, удачно копировать манеры Адольфа, добавив характерную мимику. Он настолько вошёл в образ, что вскоре вся вокзальная публика уже ухохатывалась над колоритной троицей.

Толстый Герман первым сообразил, что они стали объектом насмешек. Незаметно приотстав, он сгрёб фигляра за шиворот и отвесил ему босой пяткой такого пинка, что мистер Чаплин на лету опрокинул головой кадку с пальмой, а публика взорвалась овацией, полагая, что вся сценка разыграна для их удовольствия труппой бродячих клоунов. (В мозг Чарльза образ неудачной шутки впечатался от удара пожизненно — впрочем, очевидно, во благо… )