Девушке было страшно. И тоскливо. Она представила вдруг, что Сережа Дорохов лежит где-нибудь в купе, застреленный… И она его больше никогда не увидит… И — она сама…
Стоп. Что же она стоит? Народ, которого этим рейсом и так-то было немного, быстренько уходит от вагонов, и стоять столбом с двумя баулами… Может, просто бросить этот мешок с «армейским провиантом»? Дудки! Баул — не спичечный коробок, а сейчас все так напуганы террористами и прочими шутниками, что, оставь она сумку посреди перрона, ее догонит первый же дежурный милиционер.
Если, конечно, не сопрут. Это было бы выходом, но не будешь же кричать: воры, а-у-у, а вот кому набор террориста-одиночки, свежесобранный!? Зайца кому, кому выбегайца?!
Лена двинулась в изрядно поредевшем потоке пассажиров. Вышла на привокзальную площадь. Решение у нее оформилось, как только «столбняк» оставил ее и она сделала первый шаг. Все просто: берет такси и-к Гале Востряковой.
Более толкового решения просто не бывает.
Одинцова шла легко и скоро. Казалось, что и мешок стал легче. Кавказцы провожали ее взглядами, покачивали головами, цокали языками — и Лене это не было неприятно. Когда-то она, как все, считала такое поведение «южных людей» вызывающим. Но как-то познакомилась с Ренатой Буровцовой: она родилась и выросла в Тбилиси, отец был военным, прожила там до двадцати лет и — совершенно светлая, русоволосая девчонка — говорила по-русски с едва уловимым грузинским акцентом; такое невероятное сочетание доводило хорошо одетых мужчин из бывших южных республик Союза до такого состояния, что цветы, шампанское и прочие мелкие атрибуты «всэнародной любвы» просто сыпались на Рену дождем. Вернее — майским ливнем.
Познакомились они на курсах моделей. Девушка казалась Лене замкнутой и холодной; зато, когда встречалась с земляками, — просто расцветала: беспрестанно тараторила по-грузински, лучилась улыбкой и была похожа на распустившееся в одночасье теплой ранней весной субтропическое растение. Как-то она призналась о причинах своей хандры:
— Слушай… Здесь так скучно… И на улицах — все словно чужие, никто с тобою не заговаривает, никто не пристает, не знакомится…
Как выяснила тогда Одинцова, в Тбилиси тех времен знакомство на улице было просто знакомством, и ничем больше; тогда же Лена объяснила Ренате, чем может завершиться такой вариант в Москве. Да она и сама быстро все схватывала…
Одинцова подошла к стоянке, решив, что сядет только в такси, и никак не на частника. Машина не замедлила себя ждать. На то, что выкатилась она «не в очередь», Лена, занятая своими мыслями, внимания не обратила.
Таксист помог уложить сумки в багажник, улыбнулся, приподняв баул:
— Золото везете?
— Не-а, — улыбнулась в ответ Лена. — Бриллианты!
— Люблю состоятельных клиентов! А то — помельчали: все баксы да баксы, да и те — «дипломатами», никакого размаха!
— Что поделать — кризис, — поддержала шутку Лена. Уселась на заднее сиденье. Наморщив лоб, попыталась вспомнить адрес Галиной фирмы и не смогла.
Вернее, она его и не знала никогда — память девичья, а когда случалось брать «мотор», просто подавала водителю визитку. А визитка та осталась у Сергея. А вот где он?..
— С мужем уже развелись? — продолжал шутить шофер.
— Да нет, — ответила Лена «на автомате».
— А жаль. Я бы сразу приставать начал. С самыми серьезными намерениями.
Такие красавицы ко мне подсаживаются нечасто. Так далеко едем?