– Ну.
– Неплохо задумано, а, Гнутый? Понедельник день тяжелый.
– Так говорят, – пожал плечами сбитый с толку санитар, опасливо покосился на доктора: не, его верно пора менять, шиза давит эскулапа на ровном месте, шкалит бедолагу, словно травы обкурился или обкололся чем. А может, и обкололся, с него станется!
– Наоборот, – тихо повторил доктор. – Зашлют денег, говоришь?
– Ну. Обещались.
– Тебе нужны деньги?
– Ну. А кому не нужны?
– Тому, кто получает пулю.
– Ч-что? – запнувшись, переспросил Гнутый.
– Тому, кто получает пулю, деньги уже не нужны. А понедельник – день тяжелый.
– Это... Это вы к чему?
– Так. Сентенция.
– А-а-а... – протянул Гнутый, явно не уразумев смысла последнего слова. Но что-то противно заурчало у него под ложечкой, какая-то сосущая пустота образовалась внутри, словно там уже зияла пробитая пулей дыра и жизнь, его жизнь, медленно, по капле, устремилась туда, в пустоту небытия.
Гнутый взглянул на Вика: на губах доктора блуждала улыбка обиженного подростка, его маленькая фигурка казалась щуплой, и только глаза, укрупненные линзами, сияли глуповатым восторгом.
Гнутый кашлянул, чтобы придать себе бодрости, да и Вика вернуть на землю.
– Ты еще здесь? – невидяще уставился на него доктор.
– Ну.
– Ступай. Девчонку я сам отведу.
– Ага. Чего я хотел? Марат приказал девку не ломать особо, постращать разве что.
– Постращать... Разве сейчас хоть что-то может кого-то испугать? Мир жесток и бездарен, сатана – всесилен, и никто в этом мире ни в чем не властен, кроме смерти.