Любовь и доблесть

22
18
20
22
24
26
28
30

– А «был ли мальчик»? – резко спросил его Гриф. – Проверяем, – невозмутимо отреагировал тот. – Почему девушка осталась без охраны?

– Оторвалась.

– У вас служба или детский сад?

– С ее «личкой» уже разбираются.

– Не части, Гриф, – вмешался Головин. – Я тебя знаю как опытного человека.

Если дирижируешь не ты – а скорее всего, не ты, – нет тебе выгоды, кроме пули в голове... Тогда – кто? Что думаешь? Ведь ты получил информацию первым.

– Первым был тот, кто взял девчонку. Мы вообще пасли не ее, а журналиста, и думаю, не напрасно пасли.

– Выкладывай все, Гриф. Только не ловчи. Я своих решений не меняю, но лукавых ох как не люблю.

Головин опустил на стол диктофон.

– Говорильник зачем?

– Для порядка.

Гриф прикрыл веки, помассировал их пальцами.

– Ты меня за сявку держишь, Александр Петрович?

– Вовсе нет. Но время военное. Хочешь со мной работать? Твой патрон скоро сойдет с круга. Сильно он пугливый для наших палестин. И кресло ему не удержать. Раковский следом за ним подсядет на мякинку. Что жевать будешь, Гриф?

А я оклад тебе положу хороший, ты же знаешь, не жадный я чело век, потому и богатый. Лучшие головы покупаю.

– Сделаем так, Головин. Все, что касается дела, я расскажу. В виде добровольной помощи. Об остальном – разговора не было.

– Бережешься? Ну-ну. Берегись.

Гриф поджал тонкие губы, подумал минуту и начал рассказывать. Рассказ его был скорее похож на доклад: не было в нем ни азарта, ни ерничества, которые Гриф любил себе позволить в разговорах с подчиненными. Сейчас он был совершенно безэмоционален. Воздерживался и от оценок: только факты.

Головин слушал внимательно, делая лишь ему понятные пометки в малюсеньком блокноте. Спросил, когда Гриф замолчал:

– У тебя все?