– Не-е-ет, удовольствия легкой смерти я ему не доставлю... Он будет умирать долго и мучительно, пока эманация зла не покинет это никчемное и лживое тельце.
Доктор открыл дверь своим ключом, втолкнул Дашу в прихожую, открыл другую дверь...
Даша ожидала чего угодно, но все оказалось обыденно и гнусно, до омерзения. Пьяная тетка в застиранном халате проклюнулась откуда-то, подошла, шаркая шлепанцами, ко входу, долго осоловело пялилась на Дашу, икнула и скрылась за белой дверью, так и не произнеся ни слова. Даша даже приняла ее за больную, но тут доктор Вик произнес безучастно:
– Вот такие у нас кадры, – и скомандовал девушке:
– Иди прямо по коридору.
Коридор был длинный, покрытый обшарпанным коричневым линолеумом; вдоль стен – ряд запертых дверей под номерами. Даша свернула, остановилась перед белой дверью, доктор прошел вперед, брезгливо держа котенка двумя пальцами, чуть на отлете, отомкнул замок общим ключом, подтолкнул Дашу:
– Прошу.
Это был предбанник перед душевым отделением. Двое девочек-подростков жались у белой кафельной стены.
– Где санитар? – строго спросил доктор Вик.
– Он... вышел.
Дверь снова открылась, появился парень лет двадцати трех, светловолосый, красивый даже; вот только губы его были сложены странной гримаской, как у балованного, но крайне неуверенного в себе дитяти, защищающегося от людей и мира нарочитой грубостью, а то и жестокостью.
– Где тебя носит, Студент?
Разочарование скорой тенью мелькнуло на лице санитара и исчезло.
– Мыло искал. И шампунь.
Губы доктора Вика скривила презрительная ухмылка.
– Нашел? Ну-ну. Займись девками. Через двадцать минут жду их у себя. – Он замолчал, приподнял испуганно мяукавшего котенка, лицо его сделалось приторно-ласковым, рот скривился, глаза под толстыми линзами затуманились, и он произнес разом севшим голосом:
– А я займусь пока вот этой никчемной тварью.
Сдается мне, неспроста он появился здесь... – Доктор поднял невидящий взгляд, повторил:
– Неспроста.
Дверь закрылась, санитар повернулся к девчонкам, заговорил монотонно, словно отделяя этой монотонностью своего не совсем уравновешенного патрона от здешнего, раз и навсегда установленного распорядка: