– Я был трезв.
О печальном итоге слежки, за Локтионовым Волгин никому не докладывал и потому на следующий вопрос ответить честно не мог.
– У вас на лице побои. Что произошло?
– Вступился на улице за женщину.
– И каков результат?
– Отбился. В связи с тем что табельного оружия меня лишили, никого задержать не смог.
– Заявление вы, конечно, не писали?
– Да знаете, как-то стыдно оперу выступать в роли «терпилы».
– Но женщине-то, наверное, не было стыдно? Могла бы написать она.
– Она убежала, пока я бился с хулиганами.
– Вчера, как мне известно, вы опять попали в передрягу?
– Да. И по факту этой передряги возбуждено уголовное дело.
– Опять защищали женщину?
– Как ни странно, да. Бывшую жену.
– Значит, бывшую?
– Вот именно.
– Ага.
Крайне содержательный диалог. Сотрудник УСБ не питал личной злобы к Волгину, но, отсидев в этом кресле два года, в каждом попавшем к нему сотруднике милиции видел потенциального подонка. Взяточника, укрывателя преступлений, одного из тех, кто, по определению, превышает власть и принуждает к даче ложных показаний. Профессиональная деформация. Сотрудники УР тоже нередко делят окружающих на три категории: потенциальные потерпевшие, обвиняемые и осведомители.
– Вот бланк. В соседней комнате напишите объяснение.
Еще три года назад менты всегда писали рапорта. С приходом нового начальника, генерала на букву "П", все чаще не докладывали о своих действиях, а давали объяснения своим поступкам. Практически каждый, на кого приходили жалобы в УСБ, по результатам ее рассмотрения получал взыскание. Независимо от наличия и степени вины. В назидание другим. Чтоб не давал повода к жалобам и служба медом не казалась.