Мент,

Вот эти-то деньги и стали причиной посадки журналиста в тюрьму. После смерти сбежавшего за границу крупного хозяйственника его вдовушка — нынешняя любовница Обнорского — стала фактической владелицей партийной заначки. Чтобы вынудить ее поделиться, журналиста подставили и закрыли. Шаг, бесспорно, разумный — где же надежнее всего держать заложника, как не в зоне?… Журналиста закрыли, но вдова что-то не торопилась его выкупить, скрывалась за границей.

Сам Обнорский предполагал, что его будут держать за колючей проволокой бессрочно: кончится один срок — добавят другой… До тех пор, пока не вынудят вдову отдать деньги. Если, конечно, дамочка согласится на такой вариант.

Зверев анализировал историю, рассказанную Обнорским. Крутил ее и так и этак. Все в рассказе журналиста, в принципе, состыковывалось. О некоторых эпизодах этой криминальной драмы Зверев слышал, некоторых персонажей знавал лично… Да, роман получается. Вызывала сомнение только названная фантастическая сумма в шестьдесят миллионов долларов… да упоминание о неких экстрасенсных возможностях Обнорского, появившихся после травмы головы. Возможности эти, впрочем, так же внезапно и пропали. Как в Кресты меня забили, как отрезало, — сказал журналист. Ну хоть это слава Богу!

Реалист и скептик Зверев никогда и ничего не принимал на веру. Профессия у него такая — верить только фактам. О странной истории журналиста Обнорского можно было бы просто забыть… мало ли что парнишка, перенесший травму головы, насочиняет? Но почему-то Зверев чувствовал: что-то здесь есть. Более того, он чувствовал, что роман будет иметь продолжение, и судьбы Зверева и Обнорского пересеклись не случайно.

Одного прапорщика из вертухаев звали ласково — Женя-Жопа. В лицо, конечно, не называли, но он-то о своем прозвище знал.

Вообще Жопа был мужик неплохой: добродушный, любитель выпить и хорошо закусить. Особенно на халяву. И нюх на это дело имел отменный. В жизни у кого какие способности… вот у Жени-Жопы был дар халявы. И, чего греха таить, жаден был Жопа. Ох, как жаден! Любил он проводить обыска и изымать все, что только можно. Гвоздик найдет — и гвоздик изымет… Пригласят Жопу чайку попить зэки (что категорически запрещено) — он и от чаю не откажется. А шоколадку, на стол положенную, норовит аккуратно в карман опустить. И конфетку туда же! И сушку. Вот только водку лил прямо в пасть. Жидкая она, в карман ее не перельешь… беда!

В общем — Плюшкин. Это-та жадность его и подвела. Пришел раз, Женя-Жопа со шмоном. Дежурное мероприятие, скучное и формальное. Но не для Жени! Любил он это дело, искренне любил.

Женя, еще один прапор и Зверев — от осужденных — передвигались по проходу. Вертухаи шмонают, Зверев присматривает. Так по гуиневской инструкции положено. И вот в одной из тумбочек Жопа нашел литровую банку с кристаллическим белым порошком.

— Э-э, — сказал он, — сахар. Не положено.

— Да это не сахар, Женя, — ответил Зверев.

— Как же не сахар, когда сахар! Что же я — не вижу? — отозвался Жопа, чем-то напомнив Звереву Винни-Пуха.

— Нет, Женя, — поддержал Сашку второй прапорщик, — это не похоже на сахар. Это, кажись, порошок какой-то.

— Конечно! Я, бля, сахара не знаю! Вот мы, — Женя подмигнул напарнику, — сейчас экспертизу проведем. Экспресс, так сказать, анализ.

И с этими словами Жопа снял с банки крышку, широко раскрыл губастый рот и сыпанул сахар внутрь. Ах ты, жадность, жадность! Много высыпал! Винни-Пуху и не снилось.

Но вдруг исказился лик Жопы. Нет! Можно написать тоньше, поэтичней: о, Жопы лик! Ты исказился вмиг!… Так, пожалуй, красивше.

И стал Женя судорожно выплевывать сахар, который оказался стиральным порошком. Выталкивать его языком, мотать головой и таращить глаза. На губах образовалась пена. Фильм «Джентльмены удачи» видела вся страна, а вот сольный номер прапорщика с ласковым прозвищем Жопа — только два человека… Он хрипел, пускал пену и пытался что-то сказать. У него не получалось.

— Воды! — выдавил он наконец. — Воды! Но никто ему не помог — и напарник и Зверев хохотали, держась друг за друга. А пузыри все шли и шли, и скоро подбородок прапорщика Жени покрылся шикарной дедморозовской бородой.

Обнорского Зверев перетащил к себе в отряд, пристроил на непыльную работенку кладовщиком в мебельный цех. Цех исправно мастрячил мягкую мебель: диваны и кресла. Мебелюга получалась дубовая, совковая, но спросом пользовалась. По принципу: дешево и сердито. Производство лет двенадцать назад организовал один опер-бэх. Мужик толковый, то ли хохол, то ли еврей. Он, видимо, изначально заложил такие допуски и припуски в лекала… Ну, чтобы всем хватало! Тот опер уже давно откинулся, но… всем хватало. Ты вот думал: откель деньги на шикарный новогодний стол? Ну, не знаю, не знаю.

Обнорский в тему въехал. По плану мебельный цех выдавал в месяц двадцать шесть диванов и шестьдесят кресел. Сверх плана делали еще десяток диванов. Плюс кресла. Плюс какие-то пуфики и прочие шалабушки. Производство кипело… Допуски и припуски, заложенные хитрым бэхом, позволяли оставлять лоскут, мерный, фурнитуру бракованную и доску сосновую, сухую в потребных количествах. Всем было хорошо: потребитель получал свою недорогую мебель, зэки тоже кой-чего получали. Получала охрана, получала администрация. Последняя, кстати, меньше всех, да и не деньгами… Ну, например, позвонит прокурор: ну, ребята, беда… А что такое?… Да вот домик купил, бля! А мебели нету… Так-так-так. В чем проблема, Иван Иваныч? Это чего же, мы для прокуратуры, бля, диванчик не соорудим? Ну, Иваныч, обижаешь!

Обнорский бородой покрутил: ну ни х… себе! Нормально. Люблю мягкую мебель. Каждую неделю из зоны выскакивало сверх нормы два-три дивана. Обнорский про себя называл их дивоны, от слова диво. Потому что — действительно! — происходило маленькое чудо: сырья на двадцать шесть единиц, а продукции получается тридцать пять. Вот тебе и закон сохранения энергии. Загадка! Ни х… не понятно, но, как говорится, волнует.