— Настя, выходи за меня замуж.
Тихорецкая приподнялась на локте, посмотрела Сашке в лицо:
— Ты что, капитан, серьезно?
— Совершенно серьезно, Настя. Я тебя люблю.
— О, Господи! Санька! Тебе что — плохо со мной так?
— Мне очень хорошо с тобой. Но я не хочу делить тебя ни с кем.
— Глупости это, Санечка. Это в тебе мужские амбиции играют.
— Настя, мне невыносимо думать о том, что ты спишь с этим…
— Са-ня!
— Ну что — Саня? Я же не мальчик.
— Мальчик ты еще. Пацан. Ну, брошу я Тихорецкого. Отвезешь ты меня на трамвае в ЗАГС. Усатая тетенька поставит нам штампики в паспорта. А потом ты — опять же на трамвае — привезешь меня в свою двухкомнатную квартирку к твоим папе и маме. Ой, счастья-то будет! Мы с мамой будем делать котлеты в пятиметровой кухне и смотреть ваши семейные альбомы. Раз в месяц ты будешь приносить мне зарплату — целых сто пятьдесят рублей!
— Почему сто пятьдесят? — удивился Зверев.
— О-о, извини! Конечно, целых двести!
— Настя, неужели в этом все дело?
— В этом, милый, в этом. Жизнь-то у меня одна. И прожить ее в нищете я не хочу. Я не хочу носить штопаные колготки и есть макароны. Это мерзко, Саша. Б-р-р-р… это пошло.
Зверев сел на кровати, сунул ноги в тапочки полковника. На экране телевизора Собчак говорил о победе демократии. Зверев встал, вышел из спальни. На кухонном столе лежала пачка «Мальборо» Анастасии и его собственная пачка «Родопи». Зверев усмехнулся, сел и закурил родопину. На душе было мерзко. Павел Сергеевич, в красивой деревянной рамочке, смотрел строго. Правой ногой он попирал убитого Зверева.
В кухню вошла Настя. Сквозь белоснежный пеньюар просвечивали розовые соски. Она обхватила Зверева за голову, притянула к себе.
— Ну что, капитан, обиделся? Обгадила душу корыстная стерва? Плюнь, капитан, перемелется… найдем мы тебе бабу, глупенький.
Она засмеялась низким грудным смехом. От этого смеха Сашка всегда шалел. Он обхватил Настю за ягодицы и поцеловал в грудь сквозь ткань пеньюара. Сердиться на эту женщину он не мог.
Через несколько минут они снова оказались в постели.