Журналист

— Что, Андрюха, приперло?

— Да нет, — в свою очередь дурканул Обнорский. — Это я так, из чисто этнографического интереса…

— Ну, если из чисто этнографического интереса, то я тебе скажу как родному — бляди в Адене есть… Но! — Леха поднял вверх указательный палец и выдержал эффектную паузу, с садистским наслаждением глядя на замершего Андрея. — Но! Все, старичок, непросто. Диспозиция тут такая: основной боевой отряд аденских шлюх базируется в Шейх-Османе, есть там милое местечко с душевным названием Дар-эс-Саад. И в общем, не сказать, чтоб цены там были атомные — пять динаров всего за удовольствие. Но вот какие перед нашим братом проблемы встают: то, что эти бляди страшны, как вся моя жизнь, это еще ничего, нет некрасивых баб, бывает мало водки. Хуже другое — они почти поголовно болеют разными кошмарными болезнями, по крайней мере сами арабы так говорят… Но и это не самое страшное. С трудом, но в Адене можно найти гандоны. Серьезнее другое: для того чтобы потрахаться, здесь нужна машина — подъезжаешь, снимаешь, увозишь, трахаешь, привозишь. У нас с машинами печально. Это один аспект проблемы. Второй заключается в том, что, если тебя возьмут за жопу — грубо говоря, засекут или заложат, — как говорится, пишите письма мелким почерком: Союз, волчий билет, кандалы — каторга — Сибирь. Прецеденты были. Месяцев пять назад один хабир из Бадера приволок к себе домой шармуту. И по причине невероятной своей чистоплотности погнал эту красавицу в душ. Но хабир есть хабир — мыла нормального он ей дать пожмотничал, отсыпал полстакана китайского стирального порошка… Потом все было нормально, ночь любви, туда-сюда, а через день эта шлюха явилась к заму Главного жаловаться — у нее вся кожа пошла чирьями, она решила, что хабир ее чем-то заразил. Это уже потом выяснилось, что у нее было банальное раздражение от китайского порошка… Ну а хабира, ясное дело, выслали… Второй кошмарный случай был у нас в Тарике — месяца за два до твоего приезда был тут переводяга один, Юрка Белоусов, лейтенант из мгимошников. Этот умудрился с одной здешней мадам столковаться — она от гарнизона недалеко живет. Юрика сгубила жадность. Он за любовь расплачивался стульями из ленинской комнаты — в Йемене, как ты знаешь, лесов нет, дерево на вес золота, а стулья в нашей ленинской комнате раньше все были деревянными, из Москвы привезенными. Юрка каждый раз, когда ночью на свидание шел, два стула с собой прихватывал в качестве гонорара. На них, кстати, и трахался. Ему бы вовремя остановиться — да увлекся пацан, осторожность потерял. А наш замполит товарищ Кузнецов заметил, что стулья из ленинки пропадают, ну и устроил засаду — у замполита времени-то вагон, сам понимаешь. Он днем спал, а ночью караулил и выследил Юрку все-таки… Скандал был жуткий, поскольку стулья были не откуда-то, а из ленинской комнаты. Юрику сгоряча чуть было даже политику не пришили, но потом решили обойтись одной аморалкой — парню-то все равно хватило, его отсюда с такой сопроводиловкой выслали — ни одна тюрьма не примет…

Леха прервал свою лекцию для приема очередной дозы, видно было, что он тоже разволновался.

— Ну и… — поторопил его Обнорский, подождав, пока Цыганов заест водку ложкой кабачковой икры.

Леха вытер рот ладонью и продолжил:

— Ну и жопа полная… В принципе, в гарнизоне полно хабирш. Некоторые бабы месяцами не видят своих мужиков, которые в бригадах торчат, — сам понимаешь, можно было бы тут попробовать чего-нибудь поймать… Но тут другая проблема — этическая. Кстати, не смейся, это я серьезно. Понимаешь, не принято тут так — свои же не поймут. Прикинь — мужик в бригаде парится, неизвестно, вернется в Аден живым-здоровым или нет, а ты с его бабой трахаешься… Совсем западло получается…

— Ну а как же проблему решаете-то?! — чуть было не взорвался Обнорский, заподозрив, что Леха снова начал над ним глумиться.

Однако Цыганов был абсолютно серьезен:

— Не ори, не дома. И дома, кстати, не ори. На безрыбье, Андрюха, как ты понимаешь, и рак рыба, на бесптичье и жопа — соловей, а на безбабье… на безбабье и кулачок — блондинка…

Леха тяжело вздохнул и снова налил себе водки в стакан. Обнорский в полном обалдении уставился на него и надтреснутым голосом промямлил:

— Не понял… В каком смысле? Цыганов выпил и со снисходительной мудростью старшего товарища пояснил:

— В том смысле, что «да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое» — все в душ. И там тихо сам с собою, левою рукою… Только так.

— Не может быть!! — подскочил в кресле Андрей. Леха усмехнулся, хотел было что-то объяснить, но сил у него хватило лишь на то, чтобы выразительно махнуть рукой и уснуть прямо в кресле.

Лекция Цыганова тягостно подействовала на психику Обнорского, и он начал бороться со своими нормальными мужскими желаниями увеличением физических нагрузок во время тренировок в бригаде. Тем не менее подсознательно Андрей все же пытался произвести какое-то впечатление на женщин гарнизона, в смутной, полупризрачной надежде на то, что «вдруг что-нибудь да обломится». Потому так и обрадовался Обнорский подарку Сандибада — зеленая палестинская форма ему определенно шла. Впрочем, пощеголять в ней Андрей не успел — буквально в первый же день, вернувшись из бригады в обновке, Обнорский нарвался на заместителя Главного военного советника по политической части полковника Кузнецова, замполит сразу поставил Андрея по стойке «смирно» и долго распинался на тему «единообразия установленной формы одежды». Кузнецову делать в Тарике было особенно нечего, поэтому он радовался малейшей возможности употребить власть в отношении «любимого личного состава». Пропесочив Обнорского вдоль и поперек, замполит приказал немедленно переодеться, закончив выволочку фразой:

— А то ишь палестинец какой выискался!

Поскольку товарищ полковник «имел» Андрея прямо посреди гарнизона, многие эту сцену наблюдали, и с того дня к Обнорскому прочно прилепилась кличка Палестинец. (Кстати сказать, его многие йеменцы принимали за палестинца: во время нечастых вылазок в Аден торговцы в Кратере так и зазывали его к себе: «Йа Фалястини, йа Фалястини! Идхуль бнашрибу, ш-шай!»)[27].

Ну а форму, подарок Сандибада, пришлось Андрею спрятать на дно чемодана, как он думал — до возвращения в Союз. Судьба потом распорядится иначе, и если бы Обнорский заранее знал о ее жестоком капризе — он, возможно, просто сжег бы свою палестинку… А может быть, и нет… Да и что толку гадать на тему: а что было бы, если…

Дни мелькали с удивительной быстротой, похожие один на другой, но скучать Обнорскому было вовсе некогда — в начале декабря из Союза прибыл наконец старший советник командира бригады подполковник Громов. Этот абсолютно квадратный (по габаритам) офицер до прибытия в Йемен занимал должность начальника штаба Изяславской бригады спецназа.

Громов с первого же дня дал понять Семенычу и Обнорскому, что с ним «не пропадешь, но горя — хватишь». Представившись своим новым подчиненным по званию и фамилии, Громов честно предупредил: