Последний порог,

22
18
20
22
24
26
28
30

Личная жизнь Питера О’Доннела не сложилась. Он был разведен, его дети не любили разговаривать с ним, его бывшая жена тоже не любила с ним разговаривать, и поэтому любую беседу, прежде чем добраться до сути, О’Доннел начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не любили с ним разговаривать тоже.

– То, что я хотел? – переспросил Энгус, с шумом высасывая вторую за последний час банку пива.

– Да, именно. Что тебе было нужно?

– Мне было нужно две тонны ребрышек, две – вырезки... две – бочков, две – окорочков. Шкура – тоньше, мяса – больше.

– Могу устроить – кроме окороков. Их – только одну тонну.

– Мне нужно две.

– Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну – с нашим удовольствием.

– Две, – сказал Энгус.

– Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну.

Смех, который издал Большой Вин, напоминал звук топора, которым пытаются срубить железное дерево.

– Ладно, забудь про окорока, – сказал он. – Я беру остальное.

– Значит, две – ребер, две – вырезки, две – бочков, – повторил О’Доннел, записывая.

На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об окороках законченной.

Как раз в эту минуту на хьюстонской хладобойне из освежеванной туши вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший эту операцию, настолько привык к белому облачку собственного дыхания, постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно дарили ему несколько неприятных минут – садясь за руль, он вдруг пугался, что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание.

И этот самый человек сделал на туше шесть глубоких надрезов, а затем передал ее осоловелого вида партию, который ткнул тушу ножом, снял оставшийся кое-где слой жира, ощупал ребра, не переставая при этом переминаться с ноги на ногу.

Наконец, удовлетворившись, видно, качеством надрезов, он извлек из кармана штемпель – и вскоре освежеванная и снабженная надрезами туша была покрыта пурпурными эмблемами, на которых стояло: “Министерство сельского хозяйства. Соединенные Штаты Америки”.

* * *

Две недели спустя Винни Энгус, оставив свой отделанный деревянными панелями и лишенный окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в Вудбридже, штат Коннектикут, уселся в недавно приобретенный седан “Монте-Карло”. С этой машиной у Винни была связана крепнувшая надежда, что остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее.

Купить ее заставила Винни жена, дабы показать соседям, что они с супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан “Стейк-Хаус”.

До покупки “Монте-Карло” были еще плавательный бассейн, и чугунная ограда вокруг дома, и оплата услуг дюжины садовых архитекторов. Все для того, чтобы закрепиться наверняка на этой самой ступеньке, – или, как говорила жена, для статуса.

– Чего этот самый статус так заедает, тебя? – не раз спрашивал ее Винни. – При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры!