Теперь уже вполне можно было объяснить исчезновение группы Тамерлана Гафурова и все последующие события с азартной охотой на самых непримиримых.
– Срочно найти его и взять живым, – приказал Бабай своему помощнику.
Тот, захватив несколько человек, скрылся в дверном проеме. Теперь мысли эмира выстроились в логическую цепочку: «Если размышления верны, значит, на меня идет охота. Появление „пленника“ означает одно – контрразведчики вышли на меня и клинику пластической хирургии. И вполне могут знать, как я сейчас выгляжу, или, по крайней мере, могут узнать, раз им известно, где я нахожусь».
– Больницу покидаем, – принял он решение, обращаясь к оставшимся боевикам. – Собирайтесь живо. Возьмем машины профессора и его любовницы, им они больше не понадобятся.
Навинтив на пистолет черный цилиндр глушителя, Бабай решил разобраться с профессором, который проживал с двумя ассистентками на территории клиники, пока там находился Абдулл Камаль. В это время в подвал стремительно спустился Ахмат.
– Эмир, он не один, —доложил Рыжебородый.
– Сколько их всего?
– С ним еще один мужчина. Они засели в номере в одном из корпусов. За ними следят мои люди. И как только они попытаются выйти оттуда, мы их возьмем.
– Хорошо, сразу же тащите их сюда. Оставаться здесь мы больше не можем. Поэтому уходим на запасную базу. А я закончу с доктором и его ассистентками и заодно раздобуду транспорт.
Оттянув ствольную коробку пистолета, алжирец дослал патрон в патронник и быстрым шагом вышел из подвала.
Произошедшая недавно серия побегов из СИЗО Бутырки, так красочно расписанных в прессе и не менее красочно поведанная с экранов телевизоров, не могла остаться незамеченной. Отвечавшее с недавних пор за СИЗО и ИТУ Министерство юстиции мгновенно отреагировало, наказав всех, кого посчитало виноватым. Затем в форсированном режиме установило новые системы сигнализации и, сменив руководство, успокоилось. Жизнь для обитателей СИЗО потекла в "прежнем русле.
В один из будних дней в Бутырку прибыла опер-группа «убойщиков» одного из РОВД Москвы. Сыщики сопровождали следователя-«важняка», который предъявил предписание прокуратуры о конвоировании Семена Семеновича Топоркова (он же вор в законе Голгофа) к месту проведения следственного эксперимента.
– В автозаке повезете? – поинтересовался дежурный офицер, оформляя документы на отконвоирование.
– Зачем? —ухмыльнулся немолодой оперативник с лицом не очень удачного боксера, в углу рта блеснула золотая фикса. – Со мной трое таких молодцов, любого в бараний рог согнут. Да я и не думаю, чтобы старик особо выкобенивался.
Голгофа действительно выглядел смирным. Он спокойно сел в наручниках на заднее сиденье «тридцать первой» «Волги» меж двух шкафообразных оперативников. Возле водителя занял место немногословный «важняк». «Волга», включив проблесковые огни, сорвалась с места.
Через час вся «опергруппа» культурно отдыхала в придорожном кафе на берегу подмосковного водоема. Подследственный тем временем находился в трех километрах от этого места на шикарной вилле.
После парной с хлебным квасом и свежими березовыми вениками в просторной горнице собрались четверо мужчин. Все уже в возрасте, и их тела, потерявшие упругость молодости, пестрели наколками уголовного содержания.
Четверо воров в законе, четыре самых влиятельных уголовных авторитета, разделив, как пирог, держали под собой всю Москву. В огромном мегаполисе было множество и других криминальных вожаков и авторитетов, но они были как вассалы в Средние века у этих сюзеренов.
Перед раскрасневшимся Голгофой сидел Крест, самый молодой из этой четверки. Слева от него, пожирая жирного вяленого рыбца, расположился бульдогообразный Сибиряк. Напротив него, завернутый по пояс в белую простыню, важно восседал Михей, потягивая из узкого бокала тонкого стекла темно-красный португальский портвейн.
Воровская сходка была назначена Голгофой и по сложившемуся этикету должна была проходить на территории приглашавшего, а так как территорией Голгофы последнее время была Бутырка, то другие авторитеты решили пригласить сидящего в СИЗО пахана к себе. Для чего и подобрали нейтральное место встречи. Голгофа не возражал, для него главное всегда было содержание, а не форма.