Груз для Слепого

22
18
20
22
24
26
28
30

– Боже мой, не думала я, что так быстро. Зачем было ехать ночью?

– Как это зачем, – усмехнулся Глеб, – мы же с тобой не успели договорить, даже не успели толком поссориться.

Ирина покраснела. Закрыла дверь, с тихим щелчком заперла ее на ключ.

– Аня спит, – шепотом произнесла она, – так что не шуми.

Глеб чувствовал себя усталым, прошел в гостиную. На столе стояла непочатая бутылка коньяка и две чистые рюмки. В вазе штук пять апельсинов, прикрытых сверху шоколадкой. Глеб и Ирина сели по разные стороны стола, Сиверов вынул пробку, налил и, дождавшись, пока Ирина пригубит рюмку, выпил сам. Ноги болели. Глеб подвинул стул, забросил на него ноги, обутые в тяжелые ботинки, и подмигнул Быстрицкой.

– Сейчас минут десять посижу, приду в себя. Потом разуюсь.

– Понимаю, чукча лыжи снять хочет. У тебя несносная манера предварять все словами.

Ирина отломила кусочек шоколада и принялась его грызть.

– Почему ты не кусаешь, а грызешь?

– Не знаю, привыкла с детства. Мне казалось, что так вкуснее.

– Ты экономила шоколад?

– Наверное. А сейчас я боюсь потолстеть, Глеб кивнул на бутылку.

– Еще налить?

– Нет, не сейчас.

– А я выпью.

С рюмкой в руках Сиверов сидел, глядя на Ирину. Быстрицкая чистила апельсин и, чтобы скоротать время, то и дело поглядывала на экран телевизора. Показывали последние новости, заключительный выпуск Звука почти не было слышно, но немного привыкнув, Глеб даже заволновался, что телевизор разбудит девочку.

– Может, выключить?

– Да нет, Глеб, этот телевизор для меня вроде пылесоса – помогает мне убрать весь мысленный мусор, скопившийся за день в голове.

Сиверов повернул голову, и ему сделалось немного неприятно. Показывали пулковский аэропорт, самолет, оцепленный спецназом. А затем мелькнули фотографии "Людгардаса Дебилюнаса – черно-белые, наверное, взятые из какого-нибудь уголовного дела. Испуганные пассажиры заходили в автобус. Вот сбежала с трапа стюардесса Лайма. Она то и дело оглядывалась.

Ирина протянула Глебу половину апельсина. Тот молча взял его и, разделяя на дольки, стал так же молча жевать.