— Я-то?.. Будто не знаешь?.. Леха Рябой твою наркоту через Пяндж на своем горбу целую пятилетку таскал, чтобы, так сказать, разлагать молодых строителей коммунизма, — ухмыляется в рыжую бороду тот. — Житуха, Абдулло, была во-о, как при коммунизме!.. Таджички и узбечки сами штаны спускали за грамм марафета, не говоря уже о Наташках, — те, сучки, под Леху Рябого ложились штабелями...
— А потом в чимкентской зоне Леха Рябой сам штаны спускал перед любым коблом за полграмма гашиша! — зло обрывает его Абдулло.
— А тебе-то что? — бормочет Рябой. — Я теперь правоверный — и что, плохо служу тебе?..
— Харашо служишь, Леха, душой и телам! — ухмыляется Абдулло и показывает на завал: — Давай лезь туда, паршивый русский ишак, ищи мины!
— Спецназовские волкодавы тебя вокруг пальца, как баклана, обвели, Абдулло! — побледнев, орет тот. — Не поволокут они через памирские ледники такой дорогой груз... В ущелье их, сук, искать надо! Далеко они уйти не могли!..
— Ну, смотри. Рябой! Если ты врешь, Абдулло твою глупую ишачью башку резать будет, уши и нос резать будет! — шипит Абдулло и гонит ахалтекинца назад, в сторону ущелья.
Быстрый и коварный борей гонит снежную порошу. Он воет и плачет, как раненый дикий зверь, и обдает леденящим холодом идущих, высекая из их глаз тут же замерзающие на щеках слезы. Крошится под ногами снежный наст, качается слева, клонясь к вершинам, закатное солнце, отбрасывая от всего длинные, контрастные тени. Идти невыносимо трудно — Савелов и Шальнов еле переставляют ноги, задыхаясь в разреженном до предела воздухе.
Шальнов идет чуть впереди. Бредущий позади него Савелов оскальзывается и падает на ледяную проплешину.
— Дышать нечем! — хрипит он склонившемуся над ним Шальнову. — Все отдал бы за глоток воздуха!..
— Чего ты хочешь! К четырем тысячам над уровнем моря подбираемся, — выдавливает тот потрескавшимися губами и смотрит сквозь обмороженные, распухшие пальцы на уходящее за вершину закатное солнце. — Отдышись и выходи в эфир, капитан, пора! Ори открытым текстом все, что думаешь о советской власти!
— Однажды старого чукчу спросили, что он думает об этой самой советской власти, — находит силы улыбнуться Савелов.
— И что?
— Баба она хорошая, говорит чукча, но живет, однако, очень долго! — зло хрипит Савелов и подносит к губам микрофон радиопередатчика. — Всем погранзаставами Памира... Всем погранзаставам Памира! — глубоко вдохнув, произносит он. — Я капитан Савелов... Я капитан Савелов... Всем, кто слышит меня: немедленно сообщите в центр... Нахожусь на сопредельной стороне в квадрате одиннадцать — четыре, два... Имею ценный заморский груз... Обеспечьте эвакуацию... Обеспечьте эвакуацию... "Повторяю... Всем, кто слышит меня...
Несется хриплый голос Савелова над сверкающими контрастными гранями, заснеженными пиками хребтов, над бликующими под алым закатным небом ледниками, над затянутыми сизой дымкой глубокими ущельями, отвесными стенами скал и моренными осыпями, над извилистой лентой пограничной реки Пяндж...
До разморенного вечерней духотой молоденького сержанта — радиста Хорогского погранотряда — не сразу доходит смысл того, что он только что услышал в наушниках. С трудом раскрыв слипающиеся глаза, он включает громкую связь.
— Я капитан Савелов. Нахожусь на сопредельной стороне в квадрате одиннадцать — четыре, два... Всем, кто слышит меня: имею ценный заморский груз... Немедленно сообщите в центр... Сообщите в центр... — бьется в радиорубке, заглушаемый ветром памирских ледников, хриплый, срывающийся голос Савелова. — Обеспечьте эвакуацию!.. Обеспечьте эвакуацию!..
Записав услышанное, сержант опрометью выскакивает из радиорубки.
Загорелый полковник растерянно вертит в руках бумажный листок. Он беспомощно смотрит на такого же загорелого, мускулистого и подтянутого подполковника.
— Всю душу в клочья изорвал мне этот капитан Савелов, через каждый час в эфир выходит — вертушку требует и про ценный заморский груз толкует...
Подполковник раздвигает шторы, скрывающие карту участка советской границы с сопредельной стороной, и огорченно произносит:
ebooksa