Генерал малость пообмяк, услышав боевую фамилию.
А кран по-прежнему — кап-кап, кап-кап.
Генерал, однако, не успокоился, но уже мягче попросил Орешина:
«Вы все-таки исправьте, капитан».
«Разрешите прямо сейчас, товарищ генерал-полковник? — И, неожиданно шагнув к умывальнику, заорал на кран: — А ну, перестань капать! У тебя что, триппер?!»
И кран вдруг перестал течь.
В чем-то была правдива эта сочиненная кем-то история. Давно сочиненная. А вот сейчас Орешин, глядя на чеченского изверга, не крикнул, не приказал, а только повернулся к своим бойцам и тихо произнес:
— Он ваш.
И отошел к окну.
А для чеченца это был крик из камеры пыток преисподней. Он издал дикий вопль и еще долго вопил, пока бойцы тащили его на второй этаж.
Потом Орешин даже не поинтересовался, как закончилась жизнь этого живодера, он смотрел на противоположную сторону улицы. На седьмое окно пятого этажа. Там были только следы крови. Его бойцы сняли изувеченное тело русского парня, нашли его гимнастерку с документами и, сложив все это в брезент, оставили возле дома. Будут возвращаться назад, захватят с собой. Всех невозможно, все дороги устланы трупами, но этого парня взять обязаны.
Зенин вернул командира в реальность только через полчаса. Он смотрел на него совсем по-иному. Михаил так и не нашел этому определения: по-братски, по-отцовски или еще как-то. Одним словом, по-особому.
— Можно идти, товарищ майор.
— Да, пора двигать, Миша... Невесело встречаем Новый год, правда? — И посмотрел на бойца грустными глазами.
И Зенин, еще вчера — нет,
— Работа такая.
И неожиданно услышал тихое проклятие, слетевшее с уст «железного» майора:
— Будь она проклята!.. Будь все трижды проклято...
Как же так, майор, а? Как же так? А слезы и кровь, которыми ты умывался? А отпечаток губ, который ты навсегда оставил на дорогом тебе берете?
С возгласом майора Орешина Михаил тогда не разобрался. Однако он видел казнь своего сверстника, невообразимо жестокую, и сам наказал палача. Было в этом что-то противоречивое, но так диктовала логика событий.