Оборотень

Так или иначе, все это тяжким грузом ложилось на старческие плечи язвенника Акинфиева. К версии «Сатанисты» добавилась «Экономическая», но ни та, ни другая не обнаруживали связи между жертвами таинственного невидимки, не оставлявшего следов.

«А есть ли этот злодей вообще? — начинал колебаться Акинфиев, в редкие теперь часы оставаясь в одиночестве. — Вдруг это все-таки самоубийство? Тогда уж точно следующий труп будет мой».

Эскулапы нашли у него целых две язвы — желудка и двенадцатиперстной кишки. Из поликлиники Александр Григорьевич возвращался с направлением к какому-то светилу и целым списком запретов — на острое, сладкое, кислое, мучное, соленое, жареное. А главное: «Нервы, сами понимаете, стрессы — ни Боже мой!» Это последнее вызывало у следователя ядовитую усмешку, отчего живот болел еще больше. Значит, советуете на все плевать, думал старик. Ну, уж это позвольте вам не позволить, господа лекари! Поздновато переучиваться.

— Что, Григорьич, тоскливо? — справлялся управленческий прокурор Демидов в начале каждого дня. — Ишь, куда конокрадовские связи-то потянулись! Ну, с ним-то, положим, все ясно. Да и с Черепановым, пожалуй, тоже. «Шершеляфамить» там нужно, не иначе!

Покойный Черепанов ловеласничал отчаянно, причем на виду у ансамбля. Всех его пассий Зубров вычислил и допросил, с помощью оперов и Микроскопа проверил алиби каждой. К расспросам о сектах и разной прочей чертовщине музыканты отнеслись с той долей своеобразного юмора, которая была отпущена каждому из них природой. О сатанистах все они знали понаслышке, в основном из продукции вездесущего Голливуда, да Зубров и не сомневался, что версия Акинфиева — тупиковая.

Вспотевший не то от быстрого бега, не то от возбуждения Микроскоп выложил на стол «Плейбой». Этот некогда жупел советской прессы стажер откопал в библиотеке и временно реквизировал под расписку на бланке прокуратуры.

На развороте красовалась Шарон Тейт. Рядом помещалось интервью с нею. Микроскоп знал английский, запросто читал с листа, но о сатанистах в интервью не было ни слова, как не было и никакой другой полезной для дела информации. В усердии своем стажер пошел дальше предписаний: по пути заскочил в универмаг и сделал цветную ксерокопию, точь-в-точь такую же, как те, которыми располагал Акинфиев. И все же следователь вызвал эксперта Глотова и попросил забрать все картинки в лабораторию на предмет идентификации, что было уже не столь необходимо, сколь процессуально обязательно.

В частной видеотеке исполнительный Микроскоп раздобыл «Ребенка Розмари» и «Гонки с дьяволом» с участием актрисы, и вечером Акинфиеву предстоял просмотр, редкий случай сочетания приятного с полезным в его работе.

Голодный и злой Зубров саркастически сообщил, что «Миг удачи» ни о каких сатанистах понятия не имеет, но при желании можно арестовать всех музыкантов, потому что их выступления ничем не отличаются от шабаша ведьм. В городах, где гастролировал «Миг» и где бывал Авдышев, по оперативной информации МВД дела на сектантов не заводились, хотя в мятежном Севастополе под колпаком у тамошней милиции была небольшая организация подобного сорта. Конокрадов, чей след на земле плотно обрабатывался бывшими «обэхээсниками», в последний год за пределы области не выезжал, оснований подозревать его в связях с Мефистофелем не было никаких.

— Хотя, конечно, наркотики, «групповуха» и поклонение «золотому тельцу», в чем он замешал по самые уши, — тоже своего рода сатанизм, — закончил Зубров, справедливо полагая, что подводит черту «дьявольской» версии.

— Ладно, Сергей Николаевич, — сказал Акинфиев. — Пойдем-ка в кабинет к Демидову кино смотреть.

В кабинете прокурора управления стояла видеодвойка знаменитой фирмы «Панасоник».

— Что за кино? — скривился Зубров, вознамерившийся наслаждаться прелестями медового месяца в плане питания.

— Надо же на нашу красавицу в деле поглядеть. Она мне, понимаешь, как родная стала. Фотографию над кроватью приколол. Бог знает, не разочарует ли? — С этими словами старик извлек из портфеля большой бутерброд с отварной телятиной, бутылку «Боржоми» и молча выложил припасы на стол перед Зубровым.

— Спасибо, — опешил тот. — А вы?

Что-то в этом парне было от самого Акинфиева: упрямство или врожденная справедливость, отсутствие рисовки, молчаливая деловитость. Пожилой следователь снова подумал, как просто было бы его юному коллеге пойти по пути наименьшего сопротивления, надавить на и без того перепуганную девчонку и добиться признания. Потом последовал бы громкий процесс, бедняжка получила бы лет пятнадцать, а доблестный борец с преступностью — повышение по службе и репутацию мастера…

Но ведь он же не сделал этого, не продал душу дьяволу в начале пути!

— А я — нет, увольте, — вздохнул болящий. — Язва разыгралась, показано лечебное голодание.

Красавица Шарон Тейт не разочаровала Акинфиева. Он с интересом смотрел на нее в роли женщины, зачавшей от дьявола младенца-Сатану. В кино Акинфиев не был, наверное, со времен «Бродяги» и «Весны на Заречной улице», таких фильмов и вовсе никогда не смотрел. Словно в детстве на «Тарзане» или «Индийской гробнице», он, затаив дыхание, следил за сатанинскими страстями и никак не мог себе представить, что такое существует буквально под боком и что у русских тоже есть свои порочные «богородицы» Розмари.

К концу первого фильма появился Рыбаков, тихонько сел возле окна и уставился на экран. Акинфиев несколько раз косился в его сторону. Ему казалось, что опер, в задачу которого входила разработка Кныха, уснул, но, присмотревшись, старик вдруг увидел, что глаза Рыбакова открыты, а руки неподвижно покоятся на коленях. Эффектная ли женщина, сюжет или сатанинские обряды всецело поглотили его, а может быть, он думал о чем-то своем или действительно спал с открытыми глазами, но за пятнадцать оставшихся минут старлей не шелохнулся ни разу. «Да, чужая душа — потемки, — подумал о нем Акинфиев. — Решительный, жестокий, а вот поди ж ты — и переживать может!»