— Я вас не понял…
В дозоре случилось такое, чего мичман никак не ожидал. Ему было обидно за матроса, но Капица умел сдерживать свои эмоции. Говорил он спокойно, ибо знал, как порой раним человек.
— Прохлопали подводную лодку. Это и есть мрак. А солнце… — мичман замялся. — Когда-то и твоя душа посветлеет.
— Душа посветлеет… — тихо повторил Егоров слова мичмана. — А вы уверены, что она у меня темная?
— Может, и не уверен. Впрочем, — добавил мичман, — не стоит ловить меня на слове. Вы, надеюсь, не забыли тот день, когда пришли на корабль?
— Разумеется…
— Я тогда говорил вам, что море — тяжелое ремесло. А охрана границы — это уже не ремесло, а долг. Ваш, мой — всех, кто на корабле. Может, я красиво высказался… Я к тому, что на службе дело не выбирают… Ладно… Скажите мне, что вы решили?
— Как что? — удивился акустик. — Разве вы не слышали, о чем говорил командир? Он сказал: мое место — на берегу. Такие, как я, тугие на ухо, на корабле не нужны. Вот я и собираюсь на бережок. Возьму с собой гитару и где-то определюсь.
Мичман странно поглядел на матроса.
— На берег, значит?
— А что, там не так уж плохо! — бодрился акустик, хотя голос у него слегка дрожал. — Уже и докладную написал…
— Можно прочесть? — спросил Капица.
— Я тороплюсь, командир может уйти в штаб, — и Егоров направился к выходу.
Мичман на секунду растерялся.
— Послушай, Егоров, — окликнул он матроса. — Ты подумай… Разве с корабля ты бежишь? От себя бежишь… Так-то, товарищ сын каперанга. И еще я тебе скажу — безвольный ты, Егоров.
— Я безвольный? — возмутился матрос, покраснев. — Может, я душой прирос к кораблю, а теперь вот надо рвать все. Больно, тяжко — а надо рвать! Что, не верите?
— Чего кричишь? — усмехнулся мичман. — Сила человека не в его эмоциях, в спокойствии… Вот что, Юрий, ты свой рапорт порви…
Но матрос уже выскочил из кубрика.
«Кипяток!» — подумал о нем мичман.
…Кто-то постучал в дверь. Марков встал. Перед ним появился матрос Егоров.