Возле него все еще сидел в снегу Сергей Алексеев.
– Не вздумайте рассказать Алексееву…
– Я понимаю…
– И заберите его к себе в подразделение. С глаз моих долой. Он вам подойдет, тоже из идеалистов.
– А вы, Виктор Николаевич?
– Я? Я тоже идеалист. Кто еще останется на этой работе? И знаете что?
– Что?
– Игоря жалко. Напрасно он все это затеял… Как считаете?
– Не знаю… Если бы не «Армагеддон», то я не получил бы карт-бланш. И Ртищев, рано или поздно, все равно нашел бы способ сделать людей счастливыми. И мы действительно почистили и свою территорию и украинскую, чтобы они там не говорили.
– Тогда будем считать, что мы играли лучше, чем наши противники?
– Играли мы одинаково плохо, просто кубики были к нам менее враждебны, чем к Игорю Петровичу и Ртищеву, – морщась словно от боли, сказал Михаил.
– А знаете, – очень тихо сказал Виктор Николаевич, наклонившись к самому уху Михаила, – грязное это дело, играть на чужих костях.
Первое, что я увидел, придя в себя, было лицо майора Петрова.
– Как самочувствие? – спросил Петров.
Меня чуть не стошнило.
– Ничего, крепись, – посоветовал Петров.
– Где я?
Этот вопрос волновал меня отчего-то очень сильно. Я помнил, что потерял сознание в бункере, а тут потолок был не серый, а белый. В каком бункере?
– Ты в больнице. Неотложка. Я тебя привез сюда час назад, а до этого ты лежал без сознания почти сутки.
– Какие сутки?