– Еще как, – кивнул Владимир Родионыч, – прецедентов создавать нельзя. Но мне хотелось бы услышать что-то более конкретное. Из области конструктивного и реального.
– А это пусть ваши профессионалы вам говорят, конкретно и реально. – И после небольшой паузы Полковник добавил. – В натуре.
– Мои профессионалы на звонки не отвечают, – задумчиво ответил Владимир Родионыч. – Какой телефон у Гринчука? Он ответит, как полагаете?
– За базар нужно отвечать, – веско сказал Гринчук Михаилу. – Вот Егора этого – жалко. Лицо я ему поломал совершенно конкретно. Но тут выхода не было.
Михаил на секунду отвлекся от дороги, посмотрел на подполковника и молча кивнул.
Машина уже подъезжала к городу.
– У тебя все нормально? – спросил Гринчук.
– Что именно?
– Ну, это… – Гринчук дотронулся до виска.
– Нет, все в порядке, – улыбнулся Михаил. – Все нормально. Я себя контролирую.
Возле блок-поста они чуть притормозили, но милиционер скользнул по ним равнодушным взглядом, и отвернулся.
– А как это, быть под контролем? – спросил Гринчук. – Ты все помнишь?
– Все, – сказал Михаил. – Только я не под контролем. И не был под контролем. Я же объяснял. Обычные люди используют до трех процентов своих возможностей. Я могу довольно длительное время работать на тридцати. Могу минут тридцать тянуть процентов семьдесят-восемьдесят, в зависимости от физической формы. Наверное, минут пять смогу работать на сто процентов, но… После этого, скорее всего, умру.
Михаил говорил ровным спокойным голосом, словно о машине говорил, а не о себе.
– Тридцать процентов – это боевой режим. Семьдесят – экстремальный. Сто…
– Понятно, – Гринчук поежился. – Но ведь это же в тебя как-то заложили.
– В меня много чего заложили. Вот в вас тоже заложили. Вы же когда стреляете или деретесь, не вспоминаете законы физики, тактико-технические данные оружия или анатомическое строение тела противника. Вы просто работаете. И я просто… Я этого даже объяснить не могу. Ну, вижу я в толпе, кто меня пасет, кто на кого как смотрит, кто с кем знаком, а кто нет. Это вы, кстати, и сами умеете. И тоже не сможете объяснить, если вас попросят. А я кроме этого могу бесшумно пройти и так, чтобы меня не увидел совершенно здоровый и нормальный человек. И не смогу вам объяснить, как у меня это получается. Я только знаю, что убивать не хочу ни при каких обстоятельствах. Меня ведь и выбраковали из-за этого.
– Но ты же убивал, – тихо напомнил Гринчук.
– Да. Это в меня тоже вложили. И тут начинается конфликт. Есть приказ на убийство, но есть мое нежелание. И то подсознательное, и то. Мне Полковник сказал, что тогда, в той истории с Крысами, я должен был сгореть уже на третий день. Программа требовала убивать. А я… – губы Михаила чуть дрогнули.
– Ладно, замнем, – предложил Гринчук.