– Нет, просто не все помню.
Загрустил что-то Клоун. Слишком быстро он переходит от состояния веселья к унынию. Гаврилин погладил свою рану. Спокойно, милая, сейчас мы поковыряемся в чужой душевной ране.
– Так тебя что, еще и контузило?
– Тебя никогда не таскали на плече? И чтобы в тебе было восемнадцать дырок? Не таскали?
– Не довелось.
– Твое счастье. Меня парень один нес двое суток. Сорок восемь часов. Сколько раз я сознание терял, сколько в себя приходил – никто не знает.
Сволочь ты, все-таки, Гаврилин. Редкостная, изощренная сволочь. Ведь видишь же, что тяжело человеку… А мне легко, оборвал себя Гаврилин.
– Так это ты ему задолжал?
– Ему.
– А что за парень?
– Я толком и не знаю. Был у нас один лунатик. Ходил в одиночку, почти ни с кем не общался. На меня наткнулся случайно, когда шел на задание. В результате меня вынес, а задание не выполнил.
– Это ты у высшего начальства узнал?
– Это он мне при встрече рассказал, когда я уже выздоровел.
– Выпили, небось, поговорили? – Гаврилин сказал это безразлично, но в душе что-то заклубилось, как легкий туман над водой. Это было бы слишком большим совпадением. Слишком большим. Но в одиночку в Афгане на задания ходило не так уж много народу…
– А вот угадай, какой у нас получился разговор через пару месяцев. Он, оказывается, потом тоже пулю подцепил и попал в тот же госпиталь.
– Хватит болтать, – вмешался Краб, – приехали.
Машина затормозила, из темноты в свет фар вынырнул человек, заглянул в машину, что-то сказал негромко, потом отступил в сторону и махнул правой рукой, придерживая левой автомат.
Машина въехала во двор усадьбы. Такие Гаврилин видел только в кино. Дворянское гнездо, с колоннами, фонтаном перед фасадом. Ничего себе, подумал Гаврилин.
Машина остановилась не у двухэтажного здания, а у отдельно стоящего между высоченными деревьями домика.
Краб открыл дверцу и вышел из машины. Клоун открыл свою дверцу.