Медвежатник

— Господа! Ну поймите, лично меня это очень раздражает. Сначала мы его дожидались потому, что он, видите ли, наблюдал за поединком своего петуха. А теперь выдумал новую потеху — решил насладиться мордобоем.

— Что и говорить, — с улыбкой согласился Лесснер, — наш мастер человек очень увлекающийся.

И тут дверь решительно распахнулась и в комнату вошел Точилин.

— Господа, прошу прощения, меня задержали. Важные дела, — выразительно поднял он глаза к потолку. Трудно было понять, что же это все-таки означало: не то он явился с застолья государя императора, не то целый день протомился в исповедальне. — Но зато я приготовил вам такой сюрприз, что вы совершенно не будете жалеть о том, что несколько минут пребывали в ожидании. — И, обернувшись, крикнул довольно громко: — Нерадивые! Что вы там, померли, что ли?!

На лестнице что-то загрохотало, натужно закрякало, и через минуту в комнату ввалилось трое мастеровых. Сгибаясь под тяжестью ноши, с огромным старанием они тащили огромный ящик, который едва проходил в проем дверей.

— Куда прете, дурни! — не выдержал Лесснер, хозяин кабинета. — Вы мне так все косяки пообрываете. Это вам не просто какая-то сосна, а красное дерево. А оно больших денег стоит!

Мастеровые с большим старанием протиснули угол ящика в проем двери, а самый старый рабочий, лет пятидесяти, с отвислыми пшеничными усами, чем напоминал запорожского казака, явившегося с казацкого круга, хмуро пробасил:

— Ты, барин, не ершись! Сделаем все, как положено, и косяки твои не обдерем. А коли что не так будет, сделаем лучше прежнего. Руки-то на что дадены? Ну чего варежку разинули, мастеровые? — прикрикнул он на товарищей. — Взялись дружненько, да так, чтобы красоту барскую не ободрать. Она больших деньжищ стоит. За всю жизнь не расплатитесь, — важно подытожил он.

Рабочие внесли ящик, аккуратно поставили его в центр комнаты и достойно отошли. Критически, как это делают только художники, едва сотворившие бессмертное творение, осмотрели.

— Теперь, кажись, порядок! — Они дружно боднули буйными заросшими головами и, получив в широкие ладони пожалованные за работу гривенники, с миром затопали к выходу.

— И что это за такой громоздкий предмет? — ехидно поинтересовался Лесснер. — У меня такое ощущение, что вы хотите удивить нас, — посмотрел он на Точилина, который от нахлынувших чувств сверкал начищенным самоваром. — Считайте, что это вам удалось сполна.

— А вы зря смеетесь, уважаемый, — простовато лучился Точилин. — Сейчас я материю-то сниму. Специально распорядился обернуть, чтобы добро дорогостоящее не испортить. Вы вот все о своей двери печетесь, а мне мою конструкцию жаль. Ведь ее тоже ободрать можно. Ну-кась, Павел Сергеевич, посторонитесь малость, — потеснил он плечиком Арсеньева, — дайте я матерьицу-то сниму. А потом это сукно первосортное, оно мне еще в хозяйстве послужит. Почитай, из него трое портков можно сшить, а ежели с умом подойти, так и все четверо, — с деловой интонацией в голосе заключил Точилин.

Часовщик умело свернул темно-коричневое сукно, разок попробовав его на пальцы, и отложил в сторону.

Банкиры терпеливо ждали.

— Я усовершенствовал свою прежнюю конструкцию, — наконец произнес Точилин. Он заботливо провел ладонью по гладкой боковой поверхности. — Дело в том, что здесь я опять использовал часовой механизм…

— Позвольте, — возмутился Георг Рудольфович, — что значит — опять часовой механизм? Один механизм у нас уже был! И в его эффективности, простите меня, я убедился на собственной шкуре. Достаточно кого-нибудь из служащих банка подвесить за ноги, как он мгновенно выложит абсолютно все, что ему известно. Если он в чем-то и изменился, так это размерами.

Некрасов поскреб затылок и степенно пробасил:

— Знаете, это тоже не лучший выход… мало ли.

— Господа, я вижу, вы меня не поняли совсем. Я много чего поменял в прежней конструкции, и в первую очередь внешний вид. Взгляните, пожалуйста, сюда, — сделал Точилин широкий жест в сторону дверцы.

Банкиры послушно встали со своих мест и с интересом принялись рассматривать сейф.