Медвежатник

Почувствовав движение запора, он теперь знал наверняка, что держит замок за самый кончик языка своими сверхчувствительными пальцами. Савелий прекрасно представлял, сколько раз нужно прокрутить колесо, чтобы в ответ раздался заветный щелчок и сейф гостеприимно распахнулся. Своими безошибочными действиями Савелий напоминал талантливого скрипача, который мог безошибочно сыграть партию, едва взглянув на ноты. Пальцы Родионова, подобно смычку, скользили по «штурвалу» и уверенно отыскивали те самые ноты, которые должны стать аккордами в его выступлении. И когда раздался звонкий щелчок, он облегченно вздохнул.

В этом сейфе находились наиболее ценные вложения клиентов: фамильные драгоценности, ценные бумаги, деньги, — и управляющий, не доверяя чиновникам, пожелал держать золото и камешки у себя в кабинете. Поговаривали, что ювелиры оценили драгоценности в семь миллионов рублей, и Савелий Николаевич решил убедиться в этом лично.

Дверь открывалась мягко, и совсем не верилось, что она была сделана из толстых стальных листов и весила почти пять пудов.

— К черту! — невольно вырвалось проклятие.

Внутри сейфа стоял большой металлический ящик, который выглядел совершенно неподъемным, а времени, чтобы подобрать к нему отмычки, не оставалось. Родионов понял, что его затея стоила ровно столько, чтобы поглазеть на закрытый ящик и несолоно хлебавши исчезнуть через оконный проем.

Вдруг его взгляд споткнулся о серебряную шкатулку, стоящую в углу комнаты на огромном комоде. Савелий Николаевич сделал несколько шагов и взял с комода шкатулку. Просунув булавку в скважину, он без труда отворил ее, и крышка мягко приоткрылась — на красном бархате лежал ключ. Еще не веря в удачу, Савелий попробовал отомкнуть металлический ящик, а когда ключ без усилий повернулся на два оборота, он облегченно вздохнул.

Савелий приподнял крышку осторожно, он как будто опасался нового неприятного сюрприза и поэтому даже на мгновение прикрыл глаза, чтобы разочарование было не таким жестоким. Но на самом дне, на красивых подушечках, лежали бриллиантовые ожерелья, золотые браслеты, перстни, серьги. Многие изделия имели фамильное клеймо и могли сделать честь любому столичному музею. Но особенно ему понравилось тонкое кольцо из платины, которое украшал огромный, величиной с ноготь большого пальца, темно-зеленый изумруд.

Некоторое время Савелий стоял неподвижно, зачарованный увиденным, а когда глаза насытились зрелищем, он достал из-за пояса припрятанную сумку и бережно стал складывать в нее добычу. Понравившееся кольцо он положил в карман.

Наконец все было уложено.

Савелий посмотрел на часы. Через две минуты сидящий на углу нищий должен устроить потасовку с прохожими. На уличный шум из банка выйдет жандарм и попытается усмирить разбушевавшихся. В течение последующих пяти минут Родионову нужно будет незаметно выйти из здания и сесть в поджидавшую его пролетку. Савелий аккуратно надел на голову парик, приклеил густые бакенбарды, потом встал на подоконник и, уцепившись за веревочную лестницу, стал подниматься на верхний этаж. С минуту он прислушивался к шорохам в коридоре. И, убедившись, что все тихо, отомкнул дверь.

Любой чиновник, неожиданно возникший в коридоре, должен был непременно запомнить рыжую шевелюру и густые седоватые бакенбарды.

Савелий рассуждал: если в здание вошел один человек, то выйти из него должен другой.

Коридор был пустынен. Савелий Николаевич неторопливым шагом спустился по мраморной лестнице, так же не спеша прошел до парадного выхода. С улицы раздавалась яростная брань. Савелий Николаевич без труда разобрал сиповатый бас нищего, взывающего к справедливости, а строгий голос жандарма призывал к порядку и требовал от грубияна предъявить документы:

— Да я тебя в распределитель упеку! Будешь знать, почем зря честной народ задевать!

— Да кто же его задевал, ваше благородие?! — беспомощно стонал нищий. — Я ему говорю: подай копеечку, а он мне отвечает, что с такой рожей только на большую дорогу с кистенем выходить, а не милостыни по углам просить. Да разве это возможно, ваше благородие, я ведь дурного никогда никому не желал, а чтобы ближнего обокрасть, так это и вовсе не по мне! — яростно хрипел мужик, выплевывая бранные слова вместе с обильной слюной.

Зеваки, обступившие спорщиков со всех сторон, криво и лукаво ухмылялись.

— Знаю я вас таких! Насмотрелся! — грозно рычал жандарм, победно поглядывая по сторонам. И если бы не знать, что перед ним обыкновенный нищий, каких перед каждым собором многие тысячи, то можно было бы подумать, что ему удалось изловить многоопытного медвежатника.

— Так ты же его, дурень, за грудки схватил! На землю опрокинул!

— Это я, ваше благородие, не со зла! — все так же в голос оправдывался нищий. — А ежели он такой тщедушный, так я не виноват.

Рядом стоял пострадавший — невысокий мужчина лет сорока. Весь его вид говорил о том, что роль потерпевшего для него так же естественна, как для бродяги драная рубаха. И сам он совсем не та персона, из-за которой нужно отрывать от дела такого важного человека, как жандарм. Он попытался произнести несколько фраз в свое оправдание, но его тихий голос утонул в громогласной раскатистой речи бродяги: