Медвежатник

— Что же теперь делать?

— А чего тут поделаешь? — нервно отозвался старик. — Возвратиться нужно да и забрать! А иначе всем нам на каторге гноиться!

— Где же ты их оставил?

— То-то и оно что в шкатулке.

— Так она же закрыта, как же без ключа?

— Что за дура баба! — в сердцах воскликнул Парамон. — Грохни шкатулку об пол, так она и рассыплется, и никакой ключ не понадобится. Ты вот что, Дуня, — старик уже ругал себя за излишнюю несдержанность, — иди себе и ни о чем не думай, а я уже следом подойду. — И он уверенно зашагал обратно.

Горящий факел в руке старика срывал с тоннеля маску тьмы, озаряя желто-красными бликами арочную кладку. Через несколько минут старик подошел к дубовой двери, обитой стальными пластинами, и повернул до конца по часовой стрелке металлическое кольцо. Замок заскрежетал, резанув гробовую тишь печальной музыкой, после чего потянул на себя дверь, и она, легко заскользив на петлицах, послушно распахнулась. Парамон задвинул дверь шкафом и вошел в комнату. Шкатулка, выполненная из красного дерева, с золотыми пластиночками на ребрах, стояла в самом центре стола и бросала вызов всем вошедшим своим великолепием. Шкатулка была с секретом: на одной из граней находилась маленькая кнопка, ни цветом, ни рельефом не отличавшаяся от поверхности. Следовало надавить на кнопку и держать ее в течение нескольких секунд, тогда крышка распахнется с мелодичным звучанием.

Парамон взял шкатулку в руки и вдавил кнопку большим пальцем. Крышка плавно поползла вверх, а комната наполнилась мелодичной механической музыкой. На самом дне лежала бумага с описанием ценностей и кому они были переданы. Несколько дней назад Парамон отдал известному московскому ростовщику Буркину четыре золотых браслета и две алмазные броши, за что получил весьма неплохие деньги. Среди коллег Буркин пользовался большим авторитетом и слыл человеком, сторонящимся всякого уголовного элемента. Но только одному Парамону было известно, что Буркин имеет солидные связи с Санкт-Петербургом, откуда контрабандисты за сносную плату переправляли ювелирные изделия в ювелирные магазины Берлина и Парижа.

Можно было только предполагать, какой поднимется переполох в полицейском департаменте, если станет известно, что золотишко из великокняжеского дома украшало запястья модниц с Хитровки.

Парамон взял бумагу и разорвал ее на мелкие клочки, зло раскидал.

Дверь распахнулась неожиданно, будто от порыва ветра. Но когда Парамон обернулся, то увидел на пороге молодого высокого мужчину с небольшой плешью на темени. Старый Парамон узнал его сразу — в гости к нему пожаловал сам Григорий Васильевич Аристов, начальник отделения уголовной полиции. Другой — плотный и круглый, чем-то очень напоминающий загнанного борова, — был Ксенофонтов, тоже на Хитровке очень известный. Однако с Власом Всеволодовичем сталкивался старый Парамон впервые.

Аристов по-хозяйски вошел, стукнув коваными каблуками о порог, следом за ним подтянулись четверо городовых и принялись с интересом разглядывать Парамона.

— Здравствуйте, уважаемый Парамон Миронович. Признаюсь, я уж не думал вас застать здесь. Думаю, у нас с вами будет немало приятных минут для общения.

— С кем имею честь беседовать? — угрюмо протянул Парамон.

— Вы меня не узнали? — искренне огорчился Аристов. — Жаль, а я о вас очень часто думал. Я — начальник отделения уголовной полиции генерал Григорий Васильевич Аристов. Может быть, слыхали?

— Доводилось, — буркнул Парамон.

— Отрадно! — обрадовался Аристов. Сейчас он стал напоминать гимназиста, на которого вдруг неожиданно обратил внимание предмет обожания. — Значит, не зря работаем. А сейчас, уважаемый Парамон Миронович, ты мне уж сразу скажи: где ворованное золотишко прячешь?

— Шутить изволите, господин начальник. Откуда же у бедного старика могут сокровища взяться? — жестко улыбнулся старик. — Мне бы на порты новые наскрести, и то бы хорошо, а ты, барин, о каком-то золотишке мне талдычишь. И не совестно ли тебе?

— Вот как? — удивленно поднял брови генерал. — А я слышал, что ты щи любишь хлебать в «Эрмитаже». А такой обед, как известно, больших денег стоит. Или неправду говорят в народе?

— Брешут, — по лицу старика пробежала едкая насмешка. — С моими капиталами только на паперти стоять.