За окном повисла напряженная тишина. Как перед грозой. Как перед штурмом.
Глаза бандита бегали от левого края двери, который он видел, до ног заложника и обратно, и с каждой секундой бег глаз ускорялся, словно хотел успеть за участившимся ритмом сердца. Юшенков часто облизывал пересохшие губы, с которых вот уже минуту-две дыханием срывалось лишь одно беззвучное и шипящее слово: «Конец».
Вот он какой – торопливый, свободный от мыслей, почти лишенный страха, обезличенный, без тоскливых дум о родных и близких, без сожаления о проступках и преступлениях, включая последний, олицетворенный в этом солдате с мокрыми штанами и растекающейся под ногами луже; пустой. Но с предсмертным действием, которое уже потеряло смысл и не имело для Романа Юшенкова абсолютно никакого значения.
Все, отсчет окончен.
Собравшись в кулак, пальцы сжали пустоту. Вечность.
И совпало это с влетевшей в прихожую дверью.
А клетки на рубашке солдата словно взбесились, теряя острые углы и превращаясь в круги; и вот они сорвались и стали единым целым, с жирной точкой посредине круга, аккурат в центре спины.
И еще одно превращение – в лохмотья. «Десятка» вздыбилась от свинца, выбрасывая навстречу стрелявшим росу невинной крови.
Огонь из автоматов был настолько сильным и плотным, что носок вылетел изо рта заложника. Вслед за ним из горла рванул тугой поток крови. И только после этого колени солдата подогнулись, открывая на обозрение бандита: одна пуля пробила Роману щеку навылет, пять-шесть разворотили левое плечо и предплечье.
Юшенков спустил курок пистолета.
Напоследок ему показалось, что пуля медленно, очень медленно удаляясь, описывает спираль. И ввинчивается в переносицу головного штурмовика.
Остальных либо плохо учили, либо природой в них была заложена некая оторопь. Этих коротких мгновений хватило Юшенкову самому, без посторонней помощи уйти из этого беспредельного кровавого мира.
Он сильно прикусил металл и, закрыв глаза, нажал на спусковой крючок пистолета.
Когда спецназовцы подняли с пола оружие, Роман был еще жив. Он выталкивал изо рта шипящие звуки. Перед глазами стояла кровавая пелена, и он приподнимал голову, словно захлебывался в этом бескрайнем карминовом море, воды которого были тяжелыми и при каждом вздохе тягучим потоком врывались через горло.
Простреленный язык не слушался, приоткрытые губы свело в предсмертной гримасе. Юшенков выдохнул последний невнятный звук и затих.
Подполковник Маслов и не думал оправдываться; так же он и не защищался, а просто-таки пер на Николая Лысенкова, выкатывая покрасневшие от натуги глаза.
– Иди ты в задницу, полковник!! – орал омский омоновец. – Убит мой парень, а ты лезешь с вопросами о каком-то вонючем дезертире. Печешься о нем, забирай труп и катись ко всем чертям!
– Слушай, ты, герой-орденоносец!.. – Лысенков осекся. Отвечать в том же духе себе дороже. – Я жду от вас рапорт с указанием в нем действий ваших подопечных вплоть до секунды. Свои художества можете опустить. Примите мои соболезнования по поводу гибели вашего парня. В отличие от вас его мне искренне жаль.
3