Формула боя

22
18
20
22
24
26
28
30

– Да, вы правильно поняли. Приходите завтра. И раз так получилось, мне бы хотелось узнать ваши имена.

– Курамшины. Меня зовут Алла, а моего мужа Ильяс.

Она подошла к раввину и пожала ему руку. Ее спутник остался неподвижен. Раввин так и не услышал его голоса.

* * *

Было раннее утро. Дети еще только просыпались, а их родители уже спешили на работу. В метро не так много народу, тем не менее электрички отходили от вокзала переполненными.

Кто-то спешил на работу, кто-то ждал окончания смены, чтобы пойти домой. Во всяком случае, в 7.30 утра сторож православной церкви Федор Тихвинов ждал сменщика. Он времени зря не терял. Разогрев в сторожке на электрической плите вчерашний суп, он, громко чавкая, ел прямо из кастрюли, держа ее в наклонном положении и часто помешивая ложкой. В густой бороде застряли две разварившиеся вермишелины, сторож, скосив глаза на содержимое кастрюли, видел их, но снимать не торопился. Сейчас им овладел какой-то хищнический аппетит. Он, почти не пережевывая, глотал гущу, а желудок просил жареного мяса: свинины, наскоро прожаренной с луком на сильном огне, чтобы из крупных кусков проступил сок. Желание попробовать мяса стало настолько сильным, что Федор, отбросив ложку, стал глотать суп через край кастрюли, стараясь заглушить чувство голода.

Вскоре Тихвинов отставил кастрюлю и шумно рыгнул. Проверяя, хочет ли он еще мяса, сторож уставился на алюминиевое дно. Там осталось всего несколько ложек. Цыкнув зубами, он снял с бороды вермишель и бросил ее в кастрюлю. Хватит, решил он, и посмотрел на часы. Следующий взгляд был в небольшое окно сторожки. В нем Федор увидел страждущее лицо незнакомого мужчины. На вид тому было лет сорок или чуть больше, он был не брит по меньшей мере три дня, беспробудно пил, наверное, целую неделю.

– Чего тебе? – громко спросил сторож.

Мужик с улицы, показав газетный сверток, сделал просительную мину.

– О господи, – прошептал Федор, с усилием отрывая себя от стула. Это дело оказалось настолько трудным, что он решительно махнул рукой в окно: – Зайди, ну?

Незнакомец пропал из поля зрения и уже через секунду открывал дверь сторожки. Когда он вошел и всмотрелся в лицо сторожа, глаза у него сделались богобоязненными. Он направил взгляд в пустой угол комнаты и зашевелил губами.

– Чего тебе? – спросил Федор, бросив взгляд на сверток.

– Мне бы похмелиться, – гость перевел взгляд на сторожа.

– Это я уже понял. Что там у тебя? – Палец с аккуратно подстриженным ногтем указал на сверток.

– Икона. Старая. – И нерешительно добавил: – Может, Рублев?

Федору Тихвинову просто лень было смеяться, а еще он боялся, что из него выплеснется только что съеденный суп.

– Покажи, – потребовал он.

Гость, трепетно развернув газету, пристроил икону у себя на груди.

Она имела размеры тридцать сантиметров в длину и около двадцати пяти в ширину и изображала стоящую Богоматерь с младенцем на руках на переднем плане; на втором плане были изображены спины трех человек, благоговейно склонившихся перед Богородицей.

Тихвинов, тяжело дыша, смотрел на икону. Пожалуй, бутылку можно дать за нее. Хотя и жалко. Да за меньшее тот не отдаст, Федор чувствовал это. И, как назло, кончился самогон, который он успешно продавал в ночное время прямо из окна сторожки. Придется платить наличными. Не вступая в торги, он полез в карман и достал пятнадцать тысяч.

– Заверни в газету, – лениво попросил он мужика и принял сверток. – На вот, похмелись.