Опоздать на казнь

Он тогда пробрался в школу поздним вечером, взял из лабораторного шкафа самую большую колбу, засыпал в нее ингредиенты в строго выверенной пропорции (согласно рецепту, вычитанному в научном журнале на немецком языке) и поставил все это на спиртовку. Взрыв был, да еще какой, фейерверк, салют, залп «Авроры». Огнеупорную колбу разорвало на мелкие осколки, полученное вещество плюнуло на занавески, и все загорелось. Тут же сработала пожарная сигнализация. Завороженный Дублинский смотрел на дело своих рук с открытым ртом, у него даже не было мысли сбежать с места преступления. А вслед за пожарными явилась и хозяйка кабинета.

«Химоза» Ольга Яковлевна сначала порыдала, поорала, пыталась даже поколотить юного испытателя. Но потом вдруг успокоилась, принялась расспрашивать, что именно он пытался создать-скомбинировать, какую реакцию хотел воплотить в жизнь. И уже на следующем уроке, когда последствия пожара были ликвидированы, Сергей на глазах у всего класса повторил свой опыт, только теперь с учетом соблюдения всех правил техники безопасности, и ингредиенты были те же, только дозы их отличались в сотни раз от взятых первоначально, но пропорции были соблюдены верные. «Быть тебе химиком, Сережа!» — сказала ему Ольга Яковлевна, позабывшая, казалось, уже ущерб, нанесенный ее владениям.

«Быть тебе химиком! — вспомнилось сейчас Дублинскому. — Быть или не быть?!» Соблазн первого дня, когда его отвели в лабораторию и предоставили ему все препараты и химикалии, которые он затребовал для изготовления бомбы, соблазн взорвать все это «чеченское логово», к чертовой матери, устроить тут пожар и фейерверк, дабы привлечь внимание, Дублинский сумел в себе подавить. Во-первых, это был бы подвиг Александра Матросова, потому что устроить взрыв можно было, только жертвуя самим собой. Во-вторых, следили за ним очень тщательно. Испытания в овраге проводились хоть и под его наблюдением, но без его — профессорского — непосредственного участия. Ни о какой свободе передвижения или свободе действия речь не шла. Единственное, что мог бы сделать Дублинский, — взорвать сам себя в бетонном бункере лаборатории. Но этот поступок и вовсе смысла не имел, кроме него и двух охранников никто бы не пострадал.

Взрывчатка, созданная в мелких масштабах, оправдывала расчеты, теперь оставалось делать «крупную модель». Осмий был привезен. Отступать некуда.

Дублинский работал уже третий день, с краткими перерывами на сон. Гучериев торопил его. Кофе, растворимый, скверный, отуплял, перед глазами плыли круги всех цветов радуги. «Зачем чеченцам гашиш? Поработайте с мое — и увидите иные миры», — с ненавистью и ожесточением думал Сергей Владимирович.

Задумываясь над последними расчетами, он по привычке подпер подбородок ладонью. Вместо идеально гладкой, как колено преуспевающей фотомодели, щеки ладонь царапнула щетина недельной давности.

Когда он последний раз брился? Когда принимал душ? Когда умащивал щеки кремом после бритья, обрызгивал лосьоном свежевыбритое лицо? Чистил до зеркального блеска ботинки, горделиво вскинув голову, завязывал фирменным узлом бордовый галстук? Сколько ненужных телодвижений производил он — и зачем? Ради чего? Без всего этого, оказывается, тоже можно существовать. Сухая лепешка и холодный растворимый кофе в глиняной кружке. Раньше так много было лишнего. А теперь Сергей Владимирович Дублинский отпустит бороду, как у Гучериева, научится не умываться и не чистить зубы, потом забудет родной язык и через пять лет будет пасти овец где-нибудь высоко в горах, встречать рассвет, завернувшись в шкуру, и с недоумением вспоминать свои странные сны о кожаном кресле, широком столе красного дерева, угодливо улыбающейся секретарше, подносящей кофе его немецким коллегам.

Чеченцы его не отпустят. Может быть, не убьют в благодарность за сотрудничество, но не отпустят. Продадут в рабство или, если у командира будет хорошее настроение, женят на трех самых уродливых «сестрах» и оставят здесь, но не отпустят обратно.

— Ну что, профессор, готова твоя игрушка? — дружески ткнул Дублинского прикладом молодой чеченец.

— Сейчас. Подождите еще немного и будет готово.

— Командир не любит ждать. Ты когда обещал? Ты сегодня обещал. Сегодня настало. Наши ждут.

Люди Гучериева собрались на поляне за домом. Лица у всех были решительные, бороды топорщились по-боевому. «Сестры» столпились поодаль и тихо пели что-то заунывное и тревожное. Мужчины разводили костер.

Дублинский поежился. Костер напомнил ему о первой встрече с бандой и о том, что однажды его уже хотели сжечь. Не собираются ли они это сделать теперь? А что, бомба готова, использованный материал подлежит утилизации во славу Аллаха.

Бомба — название одно. Чемоданчик с проводками и лампочками. Люди Гучериева подозрительно поглядывали на него.

— Это бомба? — подозрительно спросил один из чеченцев. — Ты, профессор, головой за нее отвечаешь.

Дублинский покорно шел за своим конвоиром. Ему не хотелось вступать в бессмысленные дискуссии.

— Молодец, Сахаров, — одобрил работу Гучериев. — Вот так и надо работать. А теперь — отойди.

Двое боевиков, подчиняясь кивку командира, отвели Дублинского в сторону и встали по бокам, всем своим видом показывая, что на этот раз сбежать профессору не удастся.

Но он уже и не думал бежать, а если бы и вздумал — не смог бы. Сейчас, после трех напряженных, бессонных суток, за ним мог бы уследить и ребенок. Но детей в ставке Гучериева не было. Видимо, чеченцы и в самом деле, из экономии времени, появляются на свет уже в камуфляже и с автоматами.

Гучериев вышел на середину поляны. Перед ним поставили чемоданчик с приборами.