Ответил Тимохин:
– Закончили. А посему пойду я. Да, Сергей, после развода займусь тачкой. Проверю, помою, шины подкачаю. Но если что, буду в парке! А вот на совещание в 18-00 не приду. Объяснишь там, куда поехал, хорошо?
– Давай!
В 22-00 Тимохин поставил машину у телефонной станции, прошел в переговорный пункт. Протянул в единственное открытое окошко бланк телеграммы:
– Здравствуйте, у меня переговоры, я не опоздал?
В ответ услышал стандартное и безличное:
– Ожидайте!
Подумал, и почему почти на всех переговорных пунктах, какими он пользовался во многих городах страны, телефонистки вели себя так холодно, служебно. Ни тебе здравствуйте в ответ, ни улыбки, лишь это постоянное:
– Ожидайте!
Он присел на один из сбитых в ряд стульев. Стены переговорного пункта были расписаны так, словно и существовали лишь для того, чтобы каждый из посетителей непременно оставлял на них свою, не всегда цензурную надпись. На этот раз ждать долго старшему лейтенанту, одетому в летний гражданский костюм, не пришлось. Из динамика донесся отчего-то хриплый голос:
– Город, третья кабина!
Тимохин прошел в указанную кабину. Их всего здесь было три. Присел на неудобный расшатанный стул, прикрыл дверь, насколько это было возможно, поднял трубку старого черного телефона:
– Алло! Мама?
– Да, да! Здравствуй, Саша!
– Здравствуй, что-нибудь случилось?
– Нет, просто захотелось услышать голос сына! Я тебе три письма отправила, в ответ – тишина. Вот и решила вызвать на переговоры.
Александр солгал матери, чувствуя себя самым последним подлецом:
– Я писал, мам! На все письма ответил. А почему ты их не получила, не знаю!
– Ну, конечно, затерялись где-то!
– Я узнаю на почте!