Хоменко хмыкнул, вложив в это «хэмэ» всю тайну мирового бытия, налил водку в стаканы, сказал миролюбиво:
– Я в Кандагаре был командиром десантно-штурмового батальона. В бригаде со мной никто не мог сравняться. А в батальон я пришел сначала начальником штаба, из Союза. В ДШБ, сам понимаешь, все блатные, убийцы, крутые, не подойдешь… А я простой парень – сразу начал закручивать гайки. А дембеля, мразь болотная, возбухнули, решили правиловку мне устроить. Как же, пришел какой-то фраер, пороху не нюхал, а фронтовиков поучает. Вызвали они меня за ангар, там они всегда кучковались. Прихожу: рыл десять, все борзые, анаша дымится, хохот и матюки… Увидели меня, заорали: «А ну, давайте этого "кэпа" сюда!» Я подхожу. «В чем дело, мальчики?» – говорю. Ну, тут они попытались меня учить, как надо с дембелями-ветеранами вести себя. Раевский! Ты хоть понял, о чем я тебе говорю? Меня эта вшивота хотела учить! Там был один чеченец, самый наглый, Алиханов. Хвать меня за плечо, комкает погон… Ты понял, если ты офицер, Раевский! Он мне, говнюк, погон рвет! Как же я ему вделал меж рогов! Второй подскочил, я уже не видел кто, – по яйцам, потом еще троим. Толпой пошли, я ни хера не помню, метелил всех подряд, у меня нунчаки были. Веришь: даже не вспомнил про пистолет… Наутро построение. Комбат ни хера понять не может. То обычно сынки или чижи с «фонарями» ходили, а тут все деды, как на подбор, сизые да распухшие… Комбат: «В чем дело?» Молчат. Спрашивает у меня, я плечами «жим-жим», мол, не знаю, сами передрались… Ну, ладно, все это ерунда. Давай выпьем за победу Приднестровской Республики!
Он нетвердо привстал, я тоже поднялся. Стаканы хрустнули ребрами – мы заглотнули. Хорошо пилась водка в камере смертников, да под снедь, которую я перечислил выше.
– Все они тут мудаки, – разъяснял мне Хоменко. – Ты думаешь, кто я -простой командир батальона? Ошибаешься! Если я захочу, сниму всех к чертовой матери. Вчера я пообещал перешерстить бендерский горисполком – чтоб не забывались. Начисто! Понял? – Хоменко посмотрел на меня немерцающим взглядом кобры и забыл, что еще хотел сказать. Не надо уподобляться змеям. Крепкие кулаки с рыжей щетиной безвольно расплылись на столе. Руки комбата отдыхали.
Я внимательно посмотрел на указательный палец правой руки, который раздавил сегодня Юрчика. Палец тоже спал. Мне захотелось шарахнуть по нему бутылкой. Но я лишь затушил о него горящую сигарету. Комбат отдернул руку и зарычал, глядя на дымящуюся пепельно-серую точку.
– Ты чего?
– Промазал, извини.
– Снайпер хренов! Ладно, прощаю… Я всех в последнее время прощаю. И тебя, засранца, простил, водку с тобой жру… Разливай… До конца… Вот стакан, видишь?.. Видишь! Вот не выпьешь залпом – не прощу! Тут же замочу, понял? Как фамилия твоя, черт побери, забыл. Раевский… Эти мудаки думают, что меня можно голыми руками взять. Да меня сам президент ссыт… Выпил? Молодец. Теперь закусывай. Что – надоела тюремная похлебка? Не успела еще? А, не кормили! Подлецы, всех посажу! Охрана! Охрана, черт бы всех взял!!! Ты – охранник? Ты, дерьмо, как заботишься о смертниках? Сволочь, почему «афганца» не покормил перед смертью? Какой ужин? Я тебя расстреляю. Иди скажи своему начальнику, пусть он посадит тебя в самую вонючую одиночку… Ты понял? Пошел начисто. Стой! Вот тебе деньги, иди принеси две бутылки водки. А, у нас еще есть? Тогда не надо. Пошел вон… Ты Раевский или Райский? Ра-евский… Райским не хочешь быть. Так вот слушай, «афганец». Знаешь, что такое «афганское братство»? Знаешь. А почему тогда выпендриваешься, почему против меня идешь, гад? Ладно, без рук. Ты здоровый бугай, как и я. Мне ты нужен, понял? У меня классные ребята, но дураки. Мне умные тоже нужны, но не сильно. Пошли отольем… У меня мужики классные. Первый ротный – отличный мужик. Второго ротного я недавно поменял – чтоб не зажирался. Кинах – тот воюет, и пусть воюет. Но он – мудак. Понял: мудак! Я ему еще морду не бил… Но набью… Он все молчит. Но болтает. Понял? Ни хрена ты не понял… Ты думаешь, мне этого пацана не жалко? Дурак, жалко. Ты дурак. А он пацан. Но если всех прощать, половина тут же сбежит к своим бабам, и завтра в Дубоссары придут наши друзья. А вот этого не надо… Что-то стаканов много. Кто тут еще пьет с нами? Сколько бутылок осталось? Одна? И еще половина? Охрана! Охрана, сволочь! Спишь, гадина?! Никак нет… Вот деньги – вперед за водкой. Где? Меня не ин-те-ре-су-ет! Приказ ясен? Вперед! Искать, искать!!! Ты же понимаешь, пока я при штыках, меня все боятся! Меня президент боится. Боится моих штыков, да. Охраны его вшивой хватит на десять минут перестрелки, а гонору у них на целую пятилетку. С высоким качеством. Говоришь, подрался с ними? Из-за бабы? В комендатуру отвели? Ну ты, бля, зэк. Во второй раз в тюрягу. Талант. Уважаю. Наливай, пока тот шляется. Разнузданное воинство, ни фига мышей не ловит… А этот Борис, с которым ты махался, сволочь из сволочей. У него связи с торгашами из Кишинева. Все знают. Ох, попадется мне, пристрелю как собаку… Понял? Ты мне поможешь. Будешь мстить. Кровавая месть. Начисто… Я знаю: рано или поздно меня продадут. Или сдадут. А может, и пристрелят. Мою руку боятся. Я никому не верю, понял? Начисто. Я как волк. Видишь мои руки – они по локоть, по плечи в крови. Еще в Афгане открыл счет. Зарубки делал. Потом наскучило. Тоска… А здесь зарубки не делал. А на хрена, если все это без смысла. Ясно тебе, герой? Идеи для дураков. Дураки и под румынами проживут. А умным этого не надо. Вот я умный и заставляю воевать дураков. Потому что есть у меня интерес. Ты думаешь, я простой вояка-комбат? Не-е, пацан, шутишь. У меня все Приднестровье вот здесь, в моем кулаке. И я плевал на обоих президентов. Они будут грызться, жрать друг друга, а я буду все держать на контроле, понял, на контроле у меня. Вот кулак мой видишь? Все тут. Связи, транспорт, люди, спецы, охрана, бабки… И все они хотят меня сожрать. Но пока жру я. И не подавлюсь. У меня глотка, как мясорубка, все проверну. Все дела проверну. Смешно ты смотришь. Глупец. Юный дурачок. Воюй, воюй… Вся эта война нужна нам – умным ребятам. А все остальное – свинячий восторг. Ладно, не буду. Комбат Хоменко пошутил. Он любит шутить. Вот как ты думаешь, расстреляю я тебя завтра или нет? Все равно, говоришь? Врешь. Никому не все равно…
Я долго не мог открыть глаза. Я не знал, где я, тело смутно передавало ощущения от соприкосновения с чем-то жестким и плоским. Временами накатывало, и мне казалось, что слышу шум воды, но потом он сменялся бесконечно низким, едва уловимым гулом. Я знал, это в моей голове. Больше ни о чем не думалось. Сознание проступало и вновь проваливалось, как на американской горке, но очень замедленно, рыхло, дремно, в полусне. Потом я все же разлепил глаза и долго и безуспешно смотрел на затуманенный кусок дерева, на котором лежал, я ощущал серую краску на этом фрагменте как раз под моей щекой, больше ничего не видел. Было очень трудно что-то понять и сосредоточиться, в голове моей бродили остатки видений: желтый и жирноватый свет под решеткой – проволочной корзиночкой. Стол, водка, какой-то спор. Человек, мужчина, с которым я спорил до хрипоты, что-то спрашивал про Скокова и клялся, что раскрутит дело… Я оторвал голову. Перед моим воспаленным взором проплыла зарешеченная лампа, арестованная, как и я. Я вспомнил благодаря ей, что сижу в камере. На полу, на матрасе спал грузный краснорожий мужик. Я понял, что это Хоменко. Стол был прибран. На нем стоял чайник, из носика вился парок. Опустив ноги, я сел, очень тошнило. Все было гнусно. Еще бы… Мне захотелось двинуть жирняка под дых, чтобы он проснулся и посочувствовал мне. Хотя наплевать. Даже если меня сегодня расстреляют. Невелика потеря. Одним бомжем меньше или больше. Только матушка опечалится. Да и узнает ли?
– Подъем! – прохрипел я. – «Утро стрелецкой казни». Картина художника Сурикова. Я готов испить сию чашу.
Хоменко скрипнул суставами и усилием воли шевельнул головой, приподняв ее ровно настолько, чтобы видеть еще что-то, кроме потолка.
– Чего орешь, дурак! Крикни, чтоб там опохмелятор включили.
Я вышел в коридор, на центряк, как говорят блатные, и прошипел:
– Опохмелятор для командира!
Тотчас появился вчерашний пьяница охранник, застыл, суетливо теребя пальцами. Я выразительно посмотрел, он кивнул, развернулся и на полусогнутых засеменил в специальное место, где находился пульт опохмелятора.
А я упал на нары и кощунственно простонал: в присутствии сырого, рыхлого полутрупа это было моей бестактной поддержкой. Туловище со скрежетом раскрыло рот и издало похоронную отрыжку. «Сейчас умрет!» – коротко прострочила в моей голове успокоительная мысль. Почему-то я считал, что его смерть принесет мне маленькую толику облегчения…
Опохмелятор призывно забулькал, исполнив при этом сладкозвучную октаву, от гулкого «до» – к звонкому «си». К наполненным стаканам пьяница охранник приложил круг резиново пахнущей колбасы. «Спасательный круг!» – прогрохотала очередная мысль. Поклонившись, охранник исчез.
– Встали! – приказал сам себе Хоменко, потому что я уже стоял и не хотел ни есть, ни пить.
– Выпили! – приказал опять-таки ж сам себе Хоменко, потому что я уже выпил.
И вообще, я соображал быстрее, чем Хоменко. Может, потому, что угроза не миновала.
ebooksa