– За которую ты заплатишь золотом, – стоял на своем Чиун.
– У меня нет никакого золота.
– Я согласен на часть твоей доли, которую ты получишь, когда золото будет возвращено.
– Черт тебя побери, Чиун. Не время изображать Шейлока[23].
– Ты отказываешься от нашего уговора?
– Никакого уговора и не было.
– Эй, храбрые моряки Синанджу! – повысил голос Чиун. – Спасательная операция отменяется. Возвращайтесь на берег и расходитесь по домам. Вы заслужили отдых.
– Ну хорошо, хорошо, – спохватился Римо. – Сколько ты хочешь?
Лицо старика стало непроницаемым.
– Треть твоей доли.
– Слишком много.
– Ладно. Один слиток за каждого спасенного моряка.
– А сколько слитков приходится на мою долю?
– Все зависит от того, сколько золота мы вернем.
– Не знаю почему, но мне кажется, ты пытаешься меня надуть.
– Это потому, что ты неблагодарный сын неизвестных родителей, – отрезал Чиун.
– Отлично. Мне все равно. Теперь слушай. Мы спустимся на дно и будем простукивать корпус лодки через каждые шесть футов, отмечая места, где услышим ответный стук. Затем поднимемся на поверхность, сравним наши результаты и тогда приступим к спасательной операции. Понятно?
– Договорились, – сказал кореец.
Римо прыгнул за борт и без единого всплеска ушел под воду. Чиун аккуратно связал полы своего кимоно в узел, свесил ноги за борт и опустился в воду – причем так тихо и с такой грацией, что верный Пуллянг не заметил, как он исчез.
Начав с носовой части, Римо двигался к корме. Мастер Синанджу, напротив, двигался от кормы. Полыми ладонями они простукивали стальной корпус судна; звук ударов гулко разносился в холодной воде. В тех местах, где им отвечали ударами изнутри, они крепкими, как кремень, закаленными годами тренировок ногтями наносили отметки. Римо царапал букву «Р», а Чиун резкими ударами выбивал древний символ Дома Синанджу – разделенную пополам трапецию.