– Возможно, это сделали санитары…или еще кто-то. Но когда я очнулся, то был одет в застиранные до дыр больничные обноски. Похоже, обгоревшую одежду с меня сняли сразу. Ну, а потом уже кто-то постарался…
– А как тогда паспорт снова очутился у тебя?
– Долго в больнице держать меня не стали. Ведь сейчас без денег никуда… Немного подлечили и выписали, всего в бинтах. Но кое-какую одежонку мне все же нашли. Чтобы побыстрее от меня избавиться. А пустое портмоне с паспортом я обнаружил во внутреннем кармане пиджака. Видимо, у вора проснулись остатки совести.
– Допустим… – Глаза Анны Григорьевны остро блеснули. – Тогда я повторюсь и снова задам тебе главный вопрос – все-таки, почему ты, имея на руках паспорт, не дал о себе знать?
– Можно ответить и так – у меня просто крыша поехала. Видела бы ты меня тогда… Изможденный, больной оборванец, урод без гроша в кармане. Урод, который не помнил своего прошлого и не имел никакого будущего. Я ушел от людей, старался никому не показываться на глаза. Я был бомжем, изгоем, рылся в отбросах, спал, где придется. Я был болен, и не только телом, но и душой. Это трудно объяснить… возможно, ты когда-нибудь поймешь…
Паленый взял рюмку с коньяком и одним глотком выпил ее до дна.
– Просветление в мозгах наступило где-то через полгода, – продолжил он с мрачным выражением лица. – Я понял, что мне нужно вернуть свой прежний облик, прежде чем отправиться в путешествие за воспоминаниями о прошлой жизни. Я добыл денег (каким путем – не суть важно; это было нелегко), мне сделали пластическую операцию. Вот и все. А дальше… дальше я не знаю, как будет, скажу тебе честно. Смогу ли я вспомнить хоть что-то – это вопрос.
На Паленого снизошло вдохновение. Он говорил красиво и проникновенно, как по писаному, и при этом почти не врал, что придавало его рассказу большую убедительность и правдоподобность. Ему показалось, что Анна Григорьевна немого оттаяла и посветлела лицом.
Поверила? Трудно сказать…
– Почему не ешь? – буднично спросила Анна Григорьевна. – Ведь ты голоден.
Она попала в точку. Спиртное разбудило зверский аппетит. Но была одна загвоздка, мешающая Паленому предаться чревоугодию. Он не знал, как пользоваться всеми этими разнокалиберными вилочками и ножичками, разложенными по обе стороны тарелки.
Спиртное разбудило в Паленом смелость. Мысленно махнув рукой на этикет (что будет, то и будет!), он взял первую попавшуюся вилку и приналег на какой-то очень вкусный салат.
Анна Григорьевна последовала его примеру. Но она съела лишь несколько кусочков весьма аппетитно выглядевшего в окружении зелени лобстера.
Дальнейшее течение "праздничного" ужина было тягостным. И не только для Паленого. Анна Григорьевна тоже была не в своей тарелке.
В этот вечер за столом собрались двое совершенно незнакомых людей – как не крути. Если Анна Григорьевна в какой-то мере и поверила своему "мужу" (хотя женскую интуицию трудно обмануть), то Паленый точно ЗНАЛ, что он здесь ЧУЖОЙ.
Почему она прямо сейчас не расставит все точки над "i"? Эта мысль мучила Паленого весь вечер. Поверила или не поверила? А если да, то как быть дальше? Неужели придется исполнять мужской долг?
У Паленого даже мороз пошел по коже. Одно дело играть спектакль, а другое – совратить чужую жену, забравшись к ней в постель путем жестокого обмана.
Анна Григорьевна ему понравилась. Она была в той прекрасной поре, когда девушка только-только превратилась в женщину.
Ее кожа была по-девичьи чистой и шелковисто-гладкой, морщинки еще не успели занять полагающиеся им места, пышные золотистые волосы пока успешно сражались с разными патентованными шампунями и красками, а тело не утратило юной упругости и грации.
И в то же время у нее уже был определенный жизненный опыт, который позволял ей легко ориентироваться в очень непростом современном мире. Она явно имела весьма жесткий характер и несгибаемую волю. Ее телохранители, здоровенные быки, повиновались ей с полувзгляда, как успел подметить Паленый.