– Спусти побольше, – предупредил он дневального.
Молчаливый, сукин сын, но исполнительный. Скажешь – фугас подложить, подложит и не спросит, под кого.
Он тоже присутствовал на похоронах им же убитых омоновцев, стоял в трех шагах от командира, молитвенно сложив у груди руки. Стоял спиной к жилому пристрою добротного кирпичного дома с террасой и свежевыкрашенными окнами и смотрел то на свои руки, то на женщин-чеченок, плачущих на крыльце. Шел дождь, вода, стекавшая с козырька, словно отделяла омоновцев от траурной толпы. Стена – одна сторона которой горе, другая – равнодушие и притворство.
Дневальный шагнул было за порог умывальника, поправляя за спиной «калашников», а Малик вдруг изменил решение. Сказав дневальному, чтобы он отнес воду в его комнату, Абдулгамидов спустился в подвал.
– Я хочу поговорить с тобой. – Он стал вплотную к решетке и дождался, когда пленник поднимется на ноги. – Но это не означает, что ты можешь надеяться. У меня с тобой личные счеты за брата моего Исрапила, но сейчас я больше говорю о том, что может защитить моих людей. Многие стали забывать о кровной мести. Закона никто не боится, боятся беззакония. С нашим адатом не сравнится никакой закон. Не веришь, что Чечня будет самым мирным местом на земле? – Абдулгамидов покачал головой, перехватив взгляд летчика и, как ему показалось, истолковав его правильно: – Не надо, не считай меня палачом, я даже не судья, который может изменить приговор. Знаешь, я могу пожалеть тебя, но ничего не смогу поделать с собой. Откровенно, правда? Мы оба военные, оба прекрасно понимали, какой конец нас ждет. Только не знали угла, за которым нас хлопнут. Ты нашел этот угол и завернул за него первым – вот и вся правда войны.
Абдулгамидов круто развернулся и пошел прочь. Но вскоре вернулся.
– Можешь не беспокоиться – твою семью я не трону. У тебя ведь трехлетняя дочь, да? У меня сын. Вот он и будет помнить о ней. Обещаю.
2
Секунду-другую Марк и Подкидыш смотрели друг на друга. Короткий кивок командира, и Найденов открыл дверь, скрылся за ней. Высоко держа автомат и склонив к нему голову, Марковцев сделал первые шаги по вестибюлю. Следом за ним шел Один-Ноль.
Чисто. В гулком пространстве пустого вестибюля еле слышно раздавалось дыхание спецназовцев, шагов не слышно: они шли, развернув носки ботинок внутрь, чтобы захватить большую площадь и не наступить на одну половицу.
Только одна дверь отделяла их от длинного коридора. Вот где не стоит задерживаться. Если, снимая часовых, спецназовцы применяли выжидательную тактику, то внутри школы отсчет пойдет на секунды.
Словно экономя еще не наступившие мгновения, Марк стоял перед последним рубежом, напрасно пытаясь унять бешеный бег своего сердца. Там, куда он скоро ступит, его ждали необыкновенные глаза Пантеры. Ах как они умели улыбаться: «Ты должен вернуться... Без тебя мы никому не нужны, даже мертвые... Плюнем в вечность, Максимыч?»
И все: больше Марк не увидел его: Пантера, готовый к своему последнему бою, рванул в вечность.
А за несколько часов до боя Пантера неожиданно спросил: «У тебя есть семья?»
«Была... Жена, дочка... А я всегда хотел сына...»
Прерывая мучительную паузу, он привел в действие невидимый таймер, кивнув Скумбатову: «Давай, Саня».
Подкидыш тем временем присоединился к товарищам. Он стоял за спиной Марковцева, готового переступить порог базы грозненского ОМОНа, и смотрел на одноглазого диверсанта, который замкнет тройку.
Один-Ноль открыл дверь, и Марк, все так же высоко держа оружие, шагнул в помещение.
Странно. Марк, глядя поверх оптики, не находил дневального у тумбочки. Палец ослабил давление на спусковой крючок. Переоценили или недооценили педантичность Малика Абдулгамидова насчет караульной службы и внутри базы? Не похоже. Своих бойцов он держал в ежовых рукавицах. По большей части играл в военачальника, реализовывал в жизнь восточное послушание своих подчиненных-янычар. Унижай и властвуй.
Марк уже прошел короткий рукав, который вел от двери и сливался с коридором. Прижавшись к стене, бросил короткий взгляд влево. Дежурное освещение, лампы горят в четверть накала, но левое крыло просматривалось хорошо. Кроме одной, все двери закрыты. Пространство базы пропитано фоном, который не ускользнул от внимания бывшего командира батальона, в чьем подчинении находилось от шестисот до шестисот пятидесяти бойцов, – так дышит, словно живой организм, казарма. Запах сапог и ваксы, пота и курева смешивался с теплом спящих бойцов и их почти неслышным дыханием. Не слышно храпа; видно, по старинке отучивают, накидывая на лицо храпящему портянки или носки. Действенный способ.