– Тебе о чем-то говорит аббревиатура ОПУ?
Если бы Сергей сказал, что говорит о многом, он бы солгал – себе в первую очередь. «Говорит обо всем». Наверное, так.
Он уже начал забывать, а точнее, забыл это сложносокращенное слово. Его расшифровка или смысл, таящийся в нем, выветрился из его головы, – ведь с тех пор, как он впервые услышал его, увидел три заглавные буквы на странице, прошло ни много ни мало двадцать семь лет. Память была милосердна к нему. Но в ее готовности помочь крылась жестокость; она финишной лентой замаячила перед ним.
ОПУ.
Поначалу Марковцев не понял важности этих трех букв, которые в общем тексте заключения медика-криминалиста смотрелись бельмом. ОПУ – это что-то из далекого прошлого. Это ОГПУ с «потерянной государственностью». Особое государственное политическое управление. Отзвуки революционных дней – с наганами и маузерами, с выкрестами из российских глубинок, вставших под знамена самых знаменитых евреев: Розенфельда, Анфельбаума, Нахамкеса, которые скрыли «фейс-картавость» за благозвучием русских имен: Каменев, Зиновьев, Стеклов.
Человек, написавший в конце медицинского заключения эти три буквы, поторопился как минимум на пять лет. Определив признаки смерти, медик-криминалист глумливо добавил судейское: «Официально признан умершим». Написал так, как будто эта приписка была его фирменным почерком.
Его образ навсегда отпечатался в памяти Сергея Марковцева, и ему без особого труда удалось припомнить его в деталях. В ту пору эксперту было лет двадцать шесть; он был на год моложе того, кому он поставил «посмертный диагноз». Бледность и чрезмерно ранние залысины делали его облик отталкивающим, как у больного проказой. Прибавьте к этому высокий лоб, водянистые глаза, вздернутый нос, и вы получите образ человека, который легко проходит пробы на роли вампиров. Марк помнил, как спросил его: «У него дырка в голове, а в заключении вы написали: смерть от охлаждения желудка». «Так и есть, – осклабился он. – Видели бы вы его желудок». Сергей бросился на него с кулаками, но был сбит с ног капитаном. «Не связывайся с дерьмом, Сергей. Здесь ты его не достанешь».
«Здесь» – это гостеприимная Каракалпакия с населением полтора миллиона человек. Каракалпаки, узбеки, казахи, сосланные чеченцы косо поглядывали друг на друга на протяжении десятилетий, держа руку на рукояти кинжала. Они ненавидели друг друга, но их роднила ненависть к русским. Ненавидели за то, что в декабре 1917 года в правобережной Каракалпакии была установлена советская власть; даже за то, что спустя год она вошла в состав Туркестанской АССР. Что касалось левобережной Каракалпакии, остававшейся в Хивинском ханстве, – она в апреле 1920 года вошла в состав Хорезмской народной советской республики. Наконец в 1925 году размежеванная Каракалпакия была объединена в автономную область в составе Казахской АССР, а дальше с той же аббревиатурой вошла в состав Узбекской Советской Социалистической республики.
Власть там менялась так часто и круто, что даже анархисты завистливо чесали в затылке. Только не испекли еще тот калач, которым их можно было заманить в эту республику.
Валерий Кознов не был анархистом и любителем калачей. Марк точно знал, какие чувства овладели им, когда он смотрел из окна поезда и не видел «встречного» полотна: «Билет в один конец». Он из Каракалпакии не вернулся. Его убили. В дырку в его голове Сергей мог просунуть палец, а из защищающихся следов на руках – определить, как и чем его убивали. И вот «откровения» патолога затуманили ему голову: «Смерть от охлаждения желудка».
Его вызвал командир полка. Поиграв желваками мелодию, написанную на лице Сергея Марковцева, он пролаял:
– Привезешь труп Кознова сюда. Поезжай в «Калпакию» немедленно!
– Мне ехать к «колпакам» одному? – спросил Сергей. Пока полковник прикидывал, отпускать этого оборванца одного или приставить к нему человека, и Марковцев шевелил серым веществом. И картины рождались соответствующего тона. Ему придется добираться на перекладных. Никаких прямых, никаких более или менее «кривых» рейсов и направлений в забытую богом автономию не существовало. Ему предстоял ряд поединков с военными комендантами на вокзалах, и именно это его угнетало.
Он прибыл в Нукус на пятый день. Прошло девяносто шесть часов и еще три четверти часа с той минуты, когда командир полка выдавил из себя, как будто дарил Марковцеву жизнь: «Поедешь один». Сергей демонстративно глянул на его пальцы, но перстней, как у Ивана Грозного, не увидел.
Сорок восемь часов – ровно половину времени, проведенного в пути, в его голове под стук колес крутились одни и те же слова, «стыдливый» диалог между ним и командиром батальона. (Он был ему ближе, чем комполка. Удивительно, но даже командир 14-й штурмовой бригады, где Сергей Марковцев занимал должность инструктора, отличался от полковника, как туалетная бумага от наждачки. Он был мягок и уступчив, потому что мог разглядеть в человеке сильные стороны и уважал их.)
«Ты слышал про Валерку Кознова?»
«А что я должен был услышать?»
«Говорят, его мертвого нашли».
Сергей много раз слышал и читал про стальной привкус во рту, но ощутил его впервые. Ему показалось, во рту у него магнит, притягивающий металлические предметы-слова, и он не мог их проглотить, давился ими. Валерка Кознов был его лучшим другом. И если бы у Сергея был брат, он любил бы его и дорожил им меньше. Он был уверен в этом. И получил подтверждение своим чувствам. Его известие о смерти Кознова скосило под ноги. И если комбат говорил с сомнением в голосе, давая выход хоть какой-то надежде, то Марковцев поверил в смерть Валерки сразу. Говорят, такая связь на биологическом уровне существует у близнецов.
Накануне ему приснился сон: ему отрезало пальцы на руке, а крови не было.