Морские зомби

Нейвилл принял из рук посыльного чай, подал его академику, поставил перед собой и Крутолобовой ароматный кофе, уселся, наконец, сам и, мило извиняясь, начал разговор:

– Господа, – он обвел присутствующих взглядом, – может быть, не все из вас знают, разве что кроме господина Николая, – он сделал реверанс в адрес старшего помощника, – но в морских правилах существует свой порядок и условности. В частности, такое понятие, как «судовой журнал», в который записываются все мало-мальски значимые события, происшедшие на судне. – Он отхлебнул горячий напиток и продолжал: – Поэтому я должен задать вам несколько вопросов. – Он положил перед собой толстенную тетрадь и вооружился авторучкой. – Я предлагаю сейчас быстро покончить с неприятными для меня и для вас формальностями, чтобы продолжить беседу в более непринужденной обстановке. В честь вашего спасения и, можно сказать, второго дня рождения, я готов с радостью откупорить бутылку хорошего «Бурбона». – Не дождавшись бурных оваций по поводу своей щедрости, мистер Нейвилл продолжал мягко и умело стелить: – Пока вы отдыхали, мы связались с вашим дипломатическим представительством в Копенгагене. – Американец прямо-таки источал озабоченность за судьбу неудачных русских мореплавателей. – Кстати, они просили узнать, как только вы отдохнете, с какого вы корабля и порт его приписки, чтобы сообщить членам команды и родным о том, что вы не погибли в айсбергах, а живы и здоровы.

– Мы – члены экипажа российского большого рефрижераторного рыболовецкого судна «Муромец», – взял на себя инициативу разговора старший помощник, – порт приписки – Калининград. – Даргель был предельно краток и вежлив, давая понять, что он прекрасно знаком с международным морским правом и, несмотря на все радушие, большего говорить не намерен.

Мистер Нейвилл стал что-то быстро черкать в тетради и, не поднимая головы, спросил:

– Теперь, уж извините за формальности, я бы хотел точно записать ваши инициалы и должности.

– Николайчук Николай Максимович, – с пониманием откликнулся старший помощник «Макарова», – на «Муромце» состою в боцманской команде. – Даргель с невозмутимым видом воззрился на американца.

– Профессор… Вернее, академик… – поправился Расторгуев, немного растерявшийся от такого поворота разговора, – академик Российской академии наук Николай Иванович Расторгуев, океанолог.

– Вот как? – притворно удивился помощник капитана «Афродиты». – А чем занимаетесь конкретно?

– Китовыми, – ответил академик, не понимая, к чему клонит хозяин каюты, – а это, – он кивнул в сторону девушки, – мой ассистент, Лариса Крутолобова.

– Очень приятно, – ласково улыбнулся Нейвилл, после чего коротко и резко, словно боксерским ударом, спросил, глядя прямо в глаза академику. – Так это вы распотрошили голову тому несчастному горбачу?

– Д-д-да н-н-не-е-т, – растерянно пожал плечами Николай Иванович, беспомощно глядя на Даргеля и соображая, каким образом можно будет уйти от дальнейших вопросов. – А о каком ките, собственно, речь? – Николай Иванович нащупал, наконец, как ему показалось, верный путь.

– О том самом, который плавал со вскрытой черепной коробкой рядом с вашей лодкой, – снова перешел на беззаботный тон американец, – вы разве ничего не заметили? – Теперь он посмотрел на Даргеля.

– Лично я – нет. – Николай отрицательно качнул головой.

Нейвилл саркастически хмыкнул, словно школьный завуч, который уличил нерадивого первоклашку с сигаретой, а тот отпирается, утверждая, что не знает о табаке ровным счетом ничего, и, выдержав паузу, совершенно безразличным тоном продолжал:

– Что касается персонально меня, то я не представляю ни «Гринпис», ни общество защиты животных, ни другие право– или природоохранительные организации, и мне абсолютно неинтересно, откуда в ледяном поле оказался загарпуненный кит-горбач. Если поблизости есть чье-то китобойное судно, то куда оно подевалось? – Он посмотрел на каждого, словно спрашивая ответа, но все молчали. Нейвилл отпил глоток кофе и снова заговорил:

– Мне совершенно неинтересно, почему рядом с убитым китом, за тысячи километров от российских территориальных вод и за более чем пятьдесят миль от ближайшего российского судна, оказалась резиновая лодка с российскими же учеными-специалистами по изучению китовых и отчего эта лодка, как только экипаж покинул ее, сразу же затонула? – Нейвилл еще раз внимательно посмотрел на своих гостей. Ни звука.

– И, наконец… – Нейвилл поднялся и направился за новой порцией кофе. – Мне абсолютно наплевать, почему и кем у кита вскрыта черепная коробка. Повторяю, – «вудскхолловец» вернулся на свое место и занялся второй чашкой кофе, – лично мне это совершенно безразлично. Я не представляю никаких организаций. Но это еще не означает, что их нет в природе. Надеюсь, господа, вы меня понимаете. – Он взял со столешницы судовой журнал, выразительно потряс им в воздухе и с большим сожалением закончил: – Я, господа, не отказываюсь от своих слов – на борту нашего корабля вам рады, вы можете рассчитывать на наше радушие, понимание и мой «Бурбон», но… – Он глубоко и с видимой досадой вздохнул. – Согласно нормам международного морского права, мы вынуждены временно задержать вас на борту судна. Простите, но ни я, ни тем более капитан не можем рисковать своей лицензией и игнорировать инструкции… – он снова с глубоким сожалением выпустил из груди воздух и глубоко задумался, глядя на чучело глубоководного хищного страшилища.

В каюте повисла невнятная тишина, которую нарушали только крики чаек.

– Ну-у-у-у, – несколько нерешительно раздалось с кресла Даргеля, – насчет международного морского права нас пугать не надо. И об инструкциях мы тоже кое-что знаем… – произнес старший помощник и замолчал, не зная, в какую сторону повернуть разговор. Он готов был отмалчиваться, выносить пытки, на всякий случай приготовил знаменитое русское: «Да пошел бы ты на…», но ситуация обернулась так, что ни один вариант не подходил. Даже послать вроде как неудобно… Прямо-таки не американский агент, а эдакая мелкая морская сошка, да к тому же выказывающая симпатии попавшим в непростую ситуацию русским… Разве что – огрызнуться. Ну, огрызнулся, а дальше что?

– Какие же вы все-таки, мужчины… – вдруг раздался в гнетущей тишине голос Крутолобовой, – почему вы все время врете?