– Точно! – рявкнул, испугав многих, Ангола. – Старосибирский СИЗО, чтоб он… Летун, ты меня не помнишь?
Литуновский приподнялся на локтях, ощупал взглядом Анголу и разочарованно опустился на место.
– Помню. Вот уже год ты стоишь на построении прямо передо мной в первой шеренге.
Яйцо, несмотря на только что перечеркнутые надежды, заржал. Человек он был отходчивый, добро и зло забывал быстро. Сивого, того он простил давно и не испытывал к нему антипатии даже сейчас, когда тот выступал против перевода.
– Я не об этом! – вскипел Ангола. – Старосибирск, год девяносто седьмой помнишь?
Рассмеялся и Литуновский. Попросил назвать число, чем аудиторию развеселил окончательно.
– Мне лицо твое знакомо, Летун! И именно по Старосибирску! – не унимался Ангола. – Меня там с холстами брали, и в деле том шестимесячном твое лицо мелькало. Я не помню числа, понятно! И в связи с чем, не помню, но мелькало!
Литуновский долго не думал.
– Тогда я число напомню. Второе февраля, День Сурка, Ангола. К тебе в камеру СИЗО привели журналиста, который писал о разбойном нападении на квартиру театрального деятеля.
– Это ты был? – пролепетал зэк. – Но я читал ту статью. Ее подписал какой-то… Фамилия какая-то бесовская…
– Смертин?
– Точно! – взорвался Ангола.
– Вот это и был мой псевдоним в старосибирской «Вечерке», старина.
– Что ж ты раньше молчал? – обиделся Ангола. – Статья-то путевая, отвечаю, путевая. Больше про ментов, чем про меня.
– А кто тут воспоминаниями делится? – резонно закончил разговор Литуновский и снова полез за сигаретой.
Толпа одобрительно загудела, и в шуме том слышились нотки легкого уважения: в бараке находился человек, который умел правильно выражать свои мысли и даже писать статьи. Будет что рассказать лет через пятнадцать после освобождения…
«Хорошая статья была, ей-богу», – не унимался Ангола, успокоившийся сам и успокоивший неожиданно просветлевшей памятью Бедового.
По мере того, как объект готовился к сдаче, Хозяин зачастил на стройку. Он и раньше бывал рядом с домом ежедневно, проверял стены, указывал на перекос потолков, подбадривал неожиданно одухотворенных новой идеей заключенных, но, когда на дощатый настил крыши стали класть первые листы шифера, провалявшегося на складе без малого лет двадцать, от пахнущего свежим деревом барака он почти не отходил.
– Что это? – тыкал он пальцем в чертеж, представленный Индейцем и составленный ночью Литуновским.
И Индеец, вспоминая наставления, водил сломанным ногтем по ватману и бурчал что-то нечленораздельное.