За колючкой – тайга

– А потом я хочу послушать про кальмаров Гумбольдта и про миграцию белых медведей на остров Шпицберген. Один черт сегодня уже не уснуть.

Пошарив в темноте в тумбочке, он вынул какой-то едко пахнущий пузырек, накапал из него в стакан и разбавил водой.

– Ботаник, иди сразу сюда. Как тема закончится, будешь рассказывать о мужике по фамилии Гумбольдт. Я хочу понять, что заставляет человека следить за кальмарами. И моли бога, чтобы я, позвав тебя совсем за другим, не угадал в главном.

– Карр!.. Каррр!.. – внезапно закричал среди ночи, заставив перекреститься верующих, ворон. Со стороны леса закричал, там, где кладбище. Спугнул кто-то невидимый, но страшный, ибо много страха в том крике было. Словно резанул кто-то тупым ножом по старой ране.

Скоро рассвет, и в истории шестого барака и памяти зэков запишется новая строка. Такого-то числа мая месяца, после неудавшегося побега, вызванного неумолимой и не сломленной жаждой свободы, почил на земле красноярской зэк из Старосибирска Летун. Немного их было, неудачников, но для того и дана память зэкам старым, и тем, кто сюда придет, чтобы помнить тот день, когда в кузове зоновского грузовика привезли изувеченного бродягу, по жизни Летуна, свалили посреди плаца, а потом уморили в леднике. И не помогло ему ни лето жаркое, ни ветры сухие. Умер от воспаления легких, от чрезмерной сырости и холода. Мясо в леднике всю зиму храниться может, а вот живая плоть, вишь, не выдюжила.

Забудут всех, кто убегал до него. Теперь первое, что услышит любой, кто переступит порог этого барака в черной робе и с биркой на груди, будет история о том, как неплохой парень, нессученный Летун бежал, да не добежал. Слишком короткой оказалась для него дорога к дому.

Загнулся бедолага в штрафном изоляторе, переев всех мышей и переловив всех случайно залетавших через крошечное оконце синиц. Вода, та была. Непонятно откуда, но была. А вот с пищей…

Проблема с пищей. Нет витаминов, нет калорий, нет сил – нет и жизни.

Упокой, господи, душу раба твоего… Кстати, а как звали-то парня? Летун, Летун… Леший, что ли?

Часть II

Глава 1

Он пришел, когда парило лето.

Когда распахнувшие свои поры навстречу солнечному свету иглы кедров сочно шумели над зоной, именуемой среди зэков красноярских лагерей «дачей». Лето вдохнуло в деревья новые силы, и теперь они, срезаемые пилами и срубаемые топорами, сопротивлялись бригаде шестого барака еще настойчивее, чем зимой. В них текла кровь леса, и просто так сдаваться они не собирались.

– Бойся-а-а! – хрипло кричал Зебра, и старый кедр, издавая предсмертный треск, рушился на землю.

Горе тому, кто из-за бессилия не успевал понять, откуда крик и в каком направлении упадет ствол. За лето задавило двоих. Ботаник, рассказчик о кальмарах Гумбольдта, обессилел до того, что уселся на самом краю делянки. Всем показалось, что он даже не увидел смерть. Ударило его не кроной, что вполне могло бы зародить надежду на ремонт в лазарете, а стволом. Он как сидел, наклонив плечи к коленям, так и остался, засыпанный хвоей. Если бы не хрустел сам кедр, то, наверное, было бы хорошо слышно, как хрустит позвоночник Ботаника. Жаль Ботаника, неплохой парень был, хоть и не для зоны рожденный.

Он вернулся, когда зэки задыхались от жажды и одной фляги на всю бригаду уже перестало хватать. Если была еще какая-то надежда на достаток после смерти Гуся, поймавшего поваленный рядом кедр, да под него же упавший, то к концу августа, когда жара усилилась, испарилась и эта надежда. Еще никто не молил вслух, шевеля засохшими губами, о чьей-то смерти, но все указывало на то, что это и без того излишне. Еще пара недель работы на одной фляге родниковой воды, и к Ботанику с Гусем добавятся новые кандидаты на освобождение от работ.

Каждый день заканчивался одинаково. Солнце касалось верхушек деревьев, и старший работ трубил отбой. Мгновенно затихали пилы, моментально смолкал стук. Недопилил ствол Веретено, опущенный весной под нары, да и пусть стоит древо, мучается. Завтра все равно завалят.

Через двадцать дней содержания в ШИЗО Летуна Бедовый стал менять жалость на удивление. Начиная с пятого дня, когда по всем его подсчетам должна была наступить кончина, Толян мимоходом справлялся у конвоя, как обстоят дела у арестанта.

– Стонет, – пояснял ефрейтор, который в последнее время почему-то был наиболее активен в контактах со смотрящим.

– Оно понятно, что стонет, – недовольно бурчал Бедовый. – Было бы странно, если бы он хохотал. Я о перспективах спрашиваю.