— Заблуждаетесь. Я знал капитана Германа фон Штрауса, точнее, когда его расстреливали, он был полковником. Так он родился баварским бароном, но мог преподавать русский язык русским.
— Если передо мной ставится такая задача, я ее выполню. А фон Штрауса я тоже знал. Большой эстет. Жаль. Лучших людей свои же погубили.
— Я никогда не считал эсесовцев своими. Но оставим «мертво-головых» в покое. Они свое получат. Меня интересует провал группы, работавшей с бюллетенем. Вы были свидетелем всех событий.
— Мне казалось, вы в курсе. Прошло восемь месяцев, я отправил три письма в Москву.
— Давайте по порядку. Я приехал не из Москвы, а из Берлина.
— Так вот, все три явки были уничтожены польским подпольем. Связные исчезли бесследно, среди трупов их не нашли. Перед приходом красных подполье активизировалось. Гестапо закрывало на это глаза, все их устремления сводились к минированию города. Но речь не об этом. После провала явок я, как и было мне предписано, дал объявление в «Ведомости». Текст отличался от стандартного и не вызывал подозрений.
— Напомните.
— «Семья Стаковских с прискорбием сообщает об автокатастрофе, в которой погибли трое детей. Похороны будут носить семейный характер. Цветов просим не присылать».
— И что же?
— Объявление вышло, но я не получил сигнала. Если ваши люди получают сигнал «SOS», чему соответствует текст объявления, они должны известить меня о том, что получили предупреждение — букетик искусственных фиалок возложить к памятнику Костюшко на площади. Цветов я так и не увидел. По прошествии трех месяцев пришлось воспользоваться резервным вариантом. От вас ко мне никто не пришел. Когда город заняли красные, они разбили полевой госпиталь. Одна из моих помощниц устроилась туда санитаркой. Она полька. Ей удалось найти солдата, которого после лечения отправили домой, и он должен был проехать через Москву. Девушка передала ему три конверта с адресами, и солдат обещал выполнить просьбу, доставить письма. В каждый конверт я вложил вырезанные из газеты объявления. Уверен, мои письма дошли до адресатов, кандидатуру почтальона мы отбирали тщательно, солдат не мог обмануть наших надежд. Вот почему я считал, что вы в курсе событий.
— Теперь в курсе. Сегодня я уезжаю, Хайнц. Когда мы вновь встретимся, никто не знает. Наберитесь терпения. Новая структура в стадии зачатия, ждите. Если придет кто-то другой, вы можете доверять ему только в том случае, если он передаст вам от меня открытку с видом на собор Василия Блаженного в Москве и с текстом на польском языке за подписью: «Целую, Магда».
Клубнев взял со стола лист бумаги и написал записку.
— Вот что вы должны прочитать. И запомните мой почерк. Только получив мое послание, можете довериться курьеру, других людей не принимайте всерьез. Ваше имя нигде не значится. Вы поляк, мелкий коммерсант и продолжайте им оставаться. Учите русский. А теперь прощайте, Хайнц.
— Рад был видеть вас в здравии и с глазами, полными надежд, капитан Штутт.
Клубнев вышел из магазина в некоторой растерянности.
Хартунг сделал все правильно, нашел способ предупредить Москву. Так ли? Он послал письма трем резервным агентам, о которых даже Москва не знала, этих людей Клубнев берег как зеницу ока для особых поручений. И если в Москве затаился враг, то этими письмами он, Клубнев, подписал всем им смертный приговор — получив письмо с некрологом из газеты, они попытаются выйти на комиссара по его позывным, как это сделала Глаша. Москва превратилась в могилу. Все, кто там появлялся за последний год, пропадали без следа. Он остался один. Если в Москве затаился враг, то он ждет его. Клубнев последний, кто может его вычислить. Или же уйти в могилу следом за своими товарищами.
Этим же вечером Павел уехал из Кракова.
5.
Когда отряд Зеленого появился на опушке в трехстах метрах от брода, у Лизы сжалось сердце, она все еще надеялась, что бандиты не придут.
— Считай, Огонек, — хрипло шепнула она.
ebooksa