Запекшаяся кровь. Этап третий. Остаться в живых

— Сынком называл. Но он службист, ради дела себя не пощадит.

— А как ты к нему попал, Антон? — спросила Ирина. — Ты так молод, а уже…

— Что «уже»? Когда я встретился с генералом, мне не исполнилось пятнадцати, а генерал был подполковником. Шел 43-й год. Я жил в белорусской деревушке и помогал партизанам в качестве связного. Место стратегически важное, бои там шли ожесточенные. Деревню заняли немцы, потом их выбили и пришли красные. Через месяц опять вернулись немцы, потом опять наши. Долго длилась эта свистопляска. Раненого подполковника Хворостовского с секретными документами я нашел в лесу. В селе стояли немцы, они регулярно прочесывали лес. Партизаны ушли. Среди них оказался предатель, отряд разбомбили с воздуха. Что делать с раненым? Я отволок его на своем горбу в ущелье за болотом, туда никто пути не знал. Сам вытащил пулю из тела подполковника и лечил его травами. Мою бабку называли ведьмой, она любые болезни лечила. Немцы тоже у нее врачевались. Был среди них полковник из Абвера, на душегуба не похожий. Интеллигент, по-русски лучше нас с вами разговаривал. Звали его Хайнц Болинберг. Бабки его вылечила, и он выписал мне «ауствайс», дающий право на свободное передвижение. Я ходил в соседнюю деревню за пять километров к тетке за козьим молоком, которое бабка прописала в качестве лекарства Болинбергу, а заодно и в ущелье относил молоко раненому. Поднял его на ноги. Так что немецкий полковник и русский подполковник стали молочными братьями, одна коза обоих вылечила. Через две недели Хворостовский был здоров, но уходить из ущелья к своим было слишком большим риском. Я ему рассказывал о Болинберге, и подполковник сказал: «Предатель, засевший в селе, должен получать инструкции от немцев. От кого, как не от руководителя военной разведки? То есть от Болинберга». Можно считать, что я получил задание. Я стал наблюдать за Болинбергом и даже выполнял его мелкие поручения. Мне он доверял. Моего отца расстреляли в тридцать четвертом, объявили кулаком, бабку считали ведьмой. Мать мою арестовали. С тех пор я ее не видел и ничего о ней не знаю. Странно, что сам выжил. Я знал всех, с кем общался полковник Абвера. Мы с Хворостовским, сидя у костра в ущелье, вычислили предателя.

Когда наши заняли село, я привел Хворостовского. Предателя арестовали, а подполковника назначили руководить СМЕРШем на Западном фронте. Он даже получил орден за выявленного хорошо законспирированного врага. Уходя, немцы не стали сжигать деревню, были уверены, что скоро вернутся. Болинберг похлопал меня по плечу и сказал:

— Я сделаю из тебя, малыш, настоящего разведчика. Ты очень смышленый парень.

У меня такое впечатление, будто Болинберг знал, что я за ним наблюдаю и кому-то докладываю о своих наблюдениях. Он был очень умным и проницательным человеком. Впрочем, почему «был»? Может, и сейчас живет и здравствует. Немцы уже не вернулись. Их гнали до Берлина, где поставили на войне крест. Сейчас я думаю, что Болинберг подсунул мне пустышку, а настоящего предателя мы упустили. Вряд ли агент Абвера стал напрямую встречаться с доносчиком. Возможно, и Хворостовский это понял, но не сразу. В общем, он не остался передо мной в долгу, взял с собой в качестве ординарца. С тех пор мы не расстаемся.

— А бабушка твоя жива? — спросила Таня.

— Ее расстреляли, как только мы уехали на фронт. Пособничество врагу. Лечила немцев. То, что она подняла на ноги сотню русских солдат, не учитывалось, и то, что делала отвары и мази для Хворостовского, тоже не учли. Правда, об этом никто не знал, кроме самого подполковника. А ведь расстрельные списки он подписывал.

— Значит, если тебя подведут под расстрел, генерал подпишет тебе приговор?

— То, что я делаю сейчас, можно расценивать по-разному. Но если учесть, что я внук ведьмы и сын врагов народа, то долго думать не надо. Правда, в моем личном деле значится, что я сирота, воевал в партизанах и родители мои погибли при бомбежке. Но мое личное дело писалось рукой Хворостовского, генерал госбезопасности должен иметь проверенного и достойного адъютанта. Можно сказать, я его подвел.

— Глупо получилось, — покачала головой Ирина.

— Нет, я поступаю осознанно. Если ты можешь помочь человеку, о каком выборе может идти речь? А от нас зависит жизнь не одного человека, а целого эшелона. Сотни пассажиров, мирных и невинных людей, как узников концлагерей, гонят в печь. Так делали фашисты во время войны, теперь картина повторяется в мирное время. Даже думать об этом не хочу. Начнешь вникать, с ума сойдешь, а сейчас как никогда требуется здравый ум и правильный расчет.

ГЛАВА 7

1

Самоходную баржу, груженную лесом, атаковали с моста. Пятнадцать боевиков, вооруженных автоматами, ночью сбросили веревки, привязанные к его перилам. Подобно циркачам, соскользнули по канатам на проходящую самоходку и устроили настоящую резню. Работали штыками, без единого выстрела. Спящим матросам перерезали горло, привязывали к ногам груз и сбрасывали в Урал. Живыми оставили капитана, рулевого и двух мотористов. Двенадцать душ отправили на дно. На операцию ушло не больше пятнадцати минут. Последнему пирату пришлось нырять с моста в воду с высоты пятнадцати метров, уничтожая следы, он обрезал канаты, использованные десантом. С баржи ему сбросили круг с двадцатиметровым тросом, но парню не повезло, он так и не вынырнул на поверхность. В остальном операция прошла гладко.

Старший сын атамана Никольского приставил нож к горлу капитана баржи.

— Через пару километров увидишь костры вдоль левого берега, застопоришь ход и бросишь якоря. Возьмем на борт груз и людей. Нам по пути. Добросишь нас до порта Атырау и прощай, дядя. Другого способа выжить у тебя нет. Ты меня понял?

— Я тебя понял, душегуб. Только лес я должен сгрузить в Кулагино, на сто пятьдесят километров раньше вашего пункта назначения. У нас имеется своя сопроводиловка, только на лес. У устья реки ходят погранкатера Каспийской флотилии, проверяют судовые документы.

— С пограничниками мы разберемся, наш груз принадлежит Министерству госбезопасности. Твое дело помалкивать. Откроешь рот, пойдешь на корм рыбам. Проводится секретная операция, болтунов мы убираем.

Старый речник ничего не смыслил в военном деле. Он видел людей, одетых в военную форму, но не мог поверить в то, что солдаты получили приказ убивать своих же соотечественников. Двое его сыновей погибли на фронте, жену и третьего сына арестовали еще до войны без причин и объяснений. Его самого трогать не стали, опытных речников на реке Урал осталось мало, да и те — старики и инвалиды. Из них и сколачивали костяк речного флота. Много горя повидал капитан на своем веку, стоило ли удивляться, что он подчинился. Надо было выжить, без него погибнут внуки, двое малолеток — все, что осталось от большой семьи.