— Гораздо лучше.
— Может быть, вам достать панаму? — спросил секретарь и, не дав ответить вновь побагровевшему до корней волос Половцеву, обратился в народ. — Товарищи, кто может дать товарищу писателю свой головной убор? Солнце, товарищи, не хочет щадить даже нашу родную литературу!
Половцеву опять захотелось умереть, потому что сотни кепок, панам и картузов поплыли к помосту. Здесь были даже треуголки, сделанные из «Труда» и «Известий». (Делать треуголку из «Правды» отваживались немногие «хулиганы»!)
— Возьмите, товарищ прозаик! — сказал третий секретарь, передавая Половцеву ворох головных уборов. — Теперь у вас не будет болеть голова, — и он сам надел ему на голову парусиновый картуз, под дружные аплодисменты публики.
Половцев оглянулся на коллег по перу. Одни смотрели на него с недоумением, другие — с нескрываемой насмешкой, третьи — с презрением.
— Солнце! — сказал красный, словно первомайское полотно, Половцев коллегам с некоторым вызовом, указывая пальцем в небо.
— Да, солнце, но вы-то здесь при чем? — прошипел сосед — публицист с портфелем, в котором бедной сироткой лежала пустая бутылка из-под портвейна. — Перестаньте валять дурака, миленький. Клапана горят, с утра во рту ни росинки не было! А вы хотите уморить нас в этом пекле! Нас ведь уже в ресторане ждут!
Как ни странно, но эти неприятные слова соседа подействовали на Половцева успокаивающе, и он тут же передумал топиться, хотя и собирался это сделать, как только «высокое собрание» переключится с его жалкой личности на сеяние «разумного, доброго, вечного». Алкаш-публицист с пустой бутылкой из-под портвейна в портфеле вернул его к жизни.
Публика принимала Половцева очень даже тепло. Ему хлопали больше всех, и может быть, потому, что он остался в живых, а не умер у всех на глазах от мучительного стыда и немилосердного солнца…
В ресторане, уже выпив по первой, об инциденте с Половцевым забыли все, включая его самого. А самому Половцеву жизнь вдруг показалась совсем не такой жестокой и насмешливой.
Ресторан-стекляшка, качаясь на волнах бравого хмельного веселья, набирал крейсерскую скорость общения инженеров человеческих душ с этими самыми душами в лице секретарей и ответственных работников области, совсем случайно заглянувших на огонек.
Он встал из-за стола и никем не замеченный покинул буйное писательское застолье.
Местная старина стояла вокруг в полнейшем запустении: в церкви было традиционное овощехранилище, на колокольне складировали красный кумач к пролетарским праздникам, а в монастыре отбывали наказание малолетние преступники, перевоспитываясь под призором воспитателей с бегающими глазами и липкими ладонями.
Половцев шел по одной из центральных улиц. В одной из витрин он увидел мраморного амура и картину Шишкина «Утро в лесу».
«Как это? Почему она здесь?» — подумал Половцев и тревожно приклеился носом к витрине. Но когда он увидел пририсованную к морде одного из медведей папиросу, успокоился: «Копия!»
Благостный, он вошел в антикварный магазин.
В магазине было пестро от навязчивых розовых «пастушек» с бантами на задницах, от двусмысленных «пастушков» в кустах на фоне чудовищных водоемов с трехмачтовыми судами, от гипсовых амурчиков и бронзовых черкесов с огромными кинжалами, от супниц и салатниц с расколотыми крышками.
Половцеву здесь понравилось. Он с удовольствием завязал разговор с продавцом — улыбчивым старичком с клинообразной бородкой. Когда Половцев, набравшись храбрости, сказал старичку, что он — прозаик из Питера, приехавший на традиционные литературные чтения, старичок пригласил литератора к себе в каморку.
— А я был сегодня на поле, когда вы, литераторы, выступали, — сказал старичок, приветливо улыбаясь, когда они сели за маленький резной столик.
— Да уж, выступали! — сказал Половцев, смущенно потирая лоб ладонью.
ebooksa