— Смотрите-ка, соотечественник! Вы давно здесь, месье?
И все они уставились на Ляззат. Действительно, было на что посмотреть.
Она пребольно пнула меня под столом носком туфли. И, растянув пухлые губы в улыбке, прошипела сквозь перламутровые зубы:
— Говори только по-русски… Понял?
— Недавно, два дня… Но я не француз, — сказал я. — Вот приехал делать предложение. Познакомились по переписке, знаете ли…
Второй тычок туфлей.
— Только по-русски, это приказ, — прошептала Ляззат.
Толстенькая переводчица выпустила дым в нашу сторону и сказала:
— Дама ревнует своего спутника, Энцо!
— Но я не голубой, честное слово! — ответил француз с итальянским именем.
Я засмеялся, и за мной все за французским столиком.
— Парень подумал, что ты ревнуешь, Ляззат, и говорит, что он не голубой, — перевел я.
Ляззат засмеялась, и за французским столиком тоже из вежливости.
— Больше на языках общаться не буду, обещаю, — сказал я Ляззат.
Выяснено: французского она не знает, блокировка становится жесткой, хотя выданный ею же мобильный телефон остается в кармане моего пиджака. Обеспокоенность Ляззат свидетельствовала, что микрофон с неё тоже сняли…
До четырех оставалось два с половиной часа. Я бы мог набрать номер Матье и, когда он снимет трубку, попросить к телефону Иванова-Петрова-Сидорова, а затем извиниться за ошибку. Крестник узнает голос, сообразит, что я в западне, и контакт, во-первых, оборвет, а во-вторых, возможно и предпримет что-то. Разумеется, выданный мобильный на «жучке», куда я звонил, определят, но ошибка, даже если в неё не верят, может и в действительности оказаться ошибкой. Другого хода в голову не приходило.
Она не спросила, кому я позвонил. Да и зачем? Контакт записан, кому следует им займутся, допрос на этот счет — тоже их дело. А Ляззат — страж, продолжение забот о моей персоне, начатых вчера «сладкой парочкой».
Я захлопнул крышку мобильного телефона и протянул его Ляззат. Мне показалось, у неё слегка дрогнули губы. Она отвернулась и сделала знак кривоногому официанту.
— Десертов будет три, — сказала она, когда он подошел.
Коренастый казах в казенной пиджачной тройке и с омертвелым, изношенным лицом появился в дверях ресторана. Не осматриваясь, мягко ступая небольшими ступнями, направился ко мне. Прямиком. Это ощущение возникло немедленно. Приближаясь, из фигуры он превращался в портрет. Кожа на скулах, носу и залысинах казалась навощенной. Отвратительное сравнение пришло само по себе: резиновая маска, как у хирурга перчатки на руках…