Лицо подполковника приняло выражение, которое я видел у командира гвардии или, как там писалось, «уланов» на фотографии в рекламном буклете, выданном стюардессой в «Боинге» компании «Эйр Казахстан» вместо газеты. Маска, вырезанная из дерева, и с тщанием пропитанная морилкой.
Маска деланно хмыкнула с оттенком бюрократической иронии. Мои аккредитационные грамоты не принимались…
Мне не давали отлежаться где-нибудь в одиночестве, по моим прикидкам, три или четыре дня. После ресторана гостиницы «Алматы» я пришел в себя в дребезжащих, замусоренных окурками «Жигулях», на заднем сиденье, полулежа на боку, руки за спиной в наручниках. Свои швейцарские «Раймон Вэйл» видеть не мог, да и не чувствовал их на затекших запястьях. Может, и сняли. Бумажник с документами и деньгами из нагрудного кармана пиджака определенно исчез. Над спинкой сиденья передо мной топорщились над воротником лисьей шубы роскошные космы Ляззат, и, помнится, я заплетающимся языком выразил сожаление, что она не села рядом. Тогда бы, мол, я склонил свою расколотую головенку на её коленях. Только на это меня и хватило.
В самолет загружали на носилках, очевидно, под видом страждущего, отправляемого на лечение. Заботливые санитары напряженно держали на крутой лестнице мое отравленное снотворным тело параллельно бетонке, на лицо ложились снежинки. Наверное, они и вернули меня второй раз на минуту к реальности… Ляззат выступала в обличье заботящейся родственницы, и я спросил её, не депортируют ли нас вместе, скажем, в Рио-де-Жанейро. Карнавал, лоснящиеся мулатки и мулаты, все такое радостное и теплое, не то, что хлад, ветер и снег вокруг…
В самолете санитары, встревоженные моей живучестью, сделали укол выше локтевого сустава, и, скорее всего, перестарались с дозой. Я отключился ещё до взлета.
На дыбе раскачивали после того, когда мое сознание просветлело в третий раз настолько, что я сумел опознать испытанные до меня и на Тиме Вельнере средства технического воздействия на плоть человеческую.
Теперь я очнулся в четвертый раз на собственном пальто, на полу, в виду полированных ножек письменного стола, за которым чаевничает уставший орудовать дубинкой властелин моей судьбы. Точно определиться по времени и месту, то есть когда и где именно меня подвешивали и задавали разные вопросы, я не мог. Да и вспомнить вопросы и свои ответы тоже. Сознание на этот раз прояснялось медленнее. Я ослабел.
Кто-то поддел под мышки и прислонил меня в сидячем положении у стены.
Лучше бы я не видел собственных брюк. Вряд ли я валялся в этой же комнате, до того как передо мной, словно фотография в ванночке с проявителем, медленно обозначился Ибраев. Не думаю, что чаепитие, если сосчитать фантики, неторопливое и в удовольствие, протекало в виду изгадившегося полутрупа, в который меня превратили. Приволокли явно недавно.
— Отодвинуть подальше? — спросил человек за спиной. Аромат моих телес и ему не доставлял удовольствия.
— Я закончил с чаем, не мешает, и так ему удобнее, — сказал заботливый Ибраев. И поинтересовался: как все-таки обращаться ко мне по настоящему?
Не слишком разговорчивым, видимо, оставался я и в отключке. Не растерял, как говорится, навыка. Однако следовало бы подумать, как вывертываться из патовой ситуации. А что она — патовая, сомневаться не приходилось. Чем дольше я молчал, тем сложнее становилось положение Ибраева, потому что уничтожить меня физически он или не мог, или не решался, или ему не давали. Не приходилось сомневаться также, что Шлайн в Москве давно встревожился моим исчезновением, если для него происходящее исчезновение, а не захват его агента.
Для себя я тоже просвета пока не видел. Протестовать — глупо и безнадежно. Предложить в обмен за освобождение нечего. Если это игра кошки с мышкой, оставалось держаться до последнего, выжидая первой же промашки противника, чтобы ускользнуть. Откуда, куда, как?
Приходилось, выжидая, валять дурака, чем я и занимался по милости Ефима Шлайна в этой благословенной стране уже несколько дней. Хотел бы я знать, сколько именно?
В качестве «практикующего юриста» много лет назад, ещё до возвращения в Россию, мне пришлось допрашивать в номере третьеразрядной бангкокской гостиницы «Малайзия» американца, а если точнее, техасца. Кажется, звали его Роберт Ривс. Компания «Объединенные гранильщики» на знаменитой ювелирной улице Силом-роуд заказала моему боссу, майору Виполу, расследование подмены на её складе бриллиантов фионитами. Ривс подобрал и заказал у компании несколько крупных камней, затем передумал покупать и, когда ушел, эти несколько оказались поддельными. Метод поведения Ривса под допросом вызывал восхищение. Техасские бандиты, что ли, изобрели его когда-то?
Суть заключалась в том, что Ривс, отвечая, и вполне охотно, то есть, что называется, сотрудничая со следователем, практически провоцировал вопросы, дававшие ему информации больше, чем мне его объяснения. Прямых улик подмены камней компания-заказчик не дала. Я просто вломился в номер Ривса на рассвете и застал его врасплох… Право задавать вопросы мне давала одна голая сила. Ривс выставлялся говорливым умником, сдавшимся на милость сильнейшего. Он ловко трамбовал во мне уверенность в полнейшем превосходстве над собой. И, хотя ещё ни слова не было сказано о бриллиантах, он уже исподволь выяснил, что я не грабитель и не вымогатель, а частный детектив и что речь идет о его несостоявшейся сделке с «Объединенными гранильщиками». Так что убрался я из гостиницы «Малайзия» не солоно хлебавши, то есть так и не составив ясного представления, кем же был на самом-то деле ловкий ковбой…
Метод мог пригодиться теперь. И я сказал:
— Лаской надо действовать, лаской… Дайте мне возможность привести себя в порядок. Дайте поспать без наркотика часок-другой. И все получите… Я охотно расскажу, что знаю. Отвечу на все вопросы. Головку бы освежить.
— Я бы согласился, — сказал добряк за моей спиной. — Сердце у него на пределе. И желудок бы следовало привести в порядок.
Я приметил на стуле алюминиевый саквояж с красным крестом.
ebooksa