Новость стоила того, чтобы о ней поговорить поподробнее.
— Откуда тебе известно о встрече начальников? — спросил я.
— Я им на стол накрывала. У нас, в «Титанике».
Я не стал спрашивать про ресторан, в котором ибраевская контора снимает кабинет для приемов коллег. Не суть, как говорится. Я прикидывал: стоит ли о содержании переговоров спросить напрямую или пойти действительно за посудой и выцеживать информацию, что называется, стакан за стаканом. И вдруг сообразил, что во мне отвратительно ворочается забытое нечто, в обиходе называемое, если не ошибаюсь, совестью.
— Ляззат, — сказал я, усаживаясь рядом.
— Что?
— Давай я не пойду за посудой, а? Давай… только кофе и все, а?
— Давай, — ответила она и заплела длинную руку мне за шею. — И разговаривать не о чем. Не о чем разговаривать. Ну, какие у нас такие общие дела, чтобы о них болтать? Болтать о смерти… О гнусности… О предательстве… Об этом мы можем…
Она ткнулась лицом в мой бурнус. И вдруг рассмеялась.
— Господи, как ни придешь, ты вечно голый!
Она отстранилась и вернула руку на свое колено.
— Тебя как женщины называют? Кто ты по жизни?
— Шемякин, Бэзил Шемякин, — сказал я, внезапно почувствовав, как глупо звучат рядом эти имя и фамилия. Отчего бы, скажем, не Ричард Косолапов?
— Бонд, Джеймс Бонд, верно? — спросила весело Ляззат.
— На такое я не тяну, — сказал я. — Платят меньше. И Оксфорд не заканчивал.
— Потянешь, — заверила Ляззат и стянула через голову свитер вместе с висевшей поверх него подвеской. Помотала головой, укладывая волосы, и швырнула свитер на шубку. Хлопчатую майку украшал огромный заяц, который вонзался передними резцами в сочную морковку.
Наверное, она приметила, как старательно я не гляжу на зайца. И, смеясь, вернула свою руку на мою шею.
— И давай кофе не будем тоже, — сказал Ляззат.
— Минералку?
— Да ничего не будем… Ибраев сказал твоему, что так и не сломал тебя как человека и потому не хочет ломать как инструмент… Такие, говорит, стамески где попало не валяются. Так и сказал…