– Вася, Вася, чего топчешься? – махнул он рукой. – Ты цветы кому принес? Ну не мне же! Так вручай… Майя, ты ведь на свидании с любимым парнем! Ну, что это? Цветы взяла и все?
Смущенно улыбнувшись, девушка быстро поцеловала Василия в щеку.
– Не верю! О Станиславском слышали? Не ве-рю! – Борис рубанул кулаком. – Мне некогда вас уговаривать и учить общению. У вас осталось не более пятнадцати минут. Если вы не сыграете знойную встречу двух влюбленных, вся моя работа – коту под хвост. Вы это поняли?
Он усадил Васю и Майю за столик и, подозвав официантку, сам сделал заказ. Через пару минут появились бутылка шампанского, сладости и фрукты. Откупорив бутылку, Петрухин налил им полные до краев фужеры.
– Ну-ка, осушили! – скомандовал он. – А теперь – «любовь-морковь», и чтобы я поверил.
На сей раз и в самом деле Вася и Майя изобразили поцелуй настоящей влюбленной парочки.
– Значит, так, – посмотрев на часы, объявил Петрухин. – Пейте вино, кушайте сладости и периодически тренируйтесь. А уж когда подъедет машина – выдадите все, на что способны. Чтобы аж губы трещали!
…Ежонов, оказавшись в камере, до самого утра так ни разу и не уснул. Хотя ему, как явному авторитету, уступили на нарах чуть ли не самое лучшее место. Бессонница его обуяла не только потому, что он нежданно-негаданно загремел в СИЗО. Его глодали сомнения и по поводу Барона. Узнав, что у одного из сокамерников есть сотовый, как авторитетный «сиделец», он получил мобилу без каких-либо просьб и уговоров. Вадим по памяти набрал номер Барона и через некоторое время услышал хорошо знакомое барственное:
– Да?..
Доложив Барону о провале операции, он сообщил также и о том, что опер, как видно, не такой уж твердокаменный, поскольку известие о видео с компроматом его явно встревожило, и он готов к переговорам. Еж ожидал, что Барон тут же проникнется услышанным и сообщит, как скоро пришлет в СИЗО орду адвокатов, чтобы вытащить его на свободу. Но Барон лишь пообещал подумать, как ему помочь, и посоветовал держать язык за зубами. При этом в трубке явственно слышался шум автомобильного двигателя. Это означало, что он куда-то едет. Но куда? И с кем? Об этом Вадим спросить не решился, однако на душе остался крайне неприятный осадок.
А рано утром, вскоре после завтрака, его взяли «в работу» сразу двое молодых оперов. Их он видел еще на острове и вчера в Кузнецовке. Там лейтенанты ему показались зелеными профанами, несерьезными и неопытными. Но здесь, в СИЗО, Еж понял – недооценил он их, и даже очень. Перекрестный допрос, жесткий и грамотно организованный, парни вели профессионально и четко. Измотанный бесконечными уточнениями и выяснениями, уже в девятом часу он с облегчением услышал, что сейчас его повезут в Кузнецовку для уточнения некоторых обстоятельств на месте задержания.
Загрузившись в «обезьянник на колесах», Вадим уныло смотрел в зарешеченное окошко «уазика» с мигалками и размышлял о превратностях судьбы. Впереди в кабину сели лейтенанты, вооруженные автоматами, с ними видеооператор, и машина помчалась по городу. Вырулив на улицу, которая шла в ту сторону, где за городом начиналась дорога на Кузнецовку, «уазик» внезапно метнулся к обочине, и его шофер, молоденький сержант, сообщил:
– Одну секунду! Я за сигаретами!
После чего помчался бегом к бару летнего кафе.
Глядя ему вслед через запыленное стекло, Вадим с тоской взирал на беззаботно прогуливающихся или куда-то спешащих по своим делам людей. Потом он взглянул на сидящих в летнем кафе и внезапно увидел такое, отчего у него внутри все сразу сжалось в комок, даже потемнело в глазах: за одним из ближних столиков, радостная и улыбчивая, сидела Майя с тем самым Васей, которого она якобы «не переносила на дух». И они не просто сидели, они целовались, говоря друг другу какие-то нежности… Это потрясло Ежонова до самого «донышка». Он очумело глядел на эту мгновенно ставшую ему ненавистной идиллию и в какой-то момент, не выдержав подобной душевной пытки, начал яростно биться в своей металлической каморке, отчего «уазик» закачался как на волнах.
Прохожие удивленно посматривали на машину, из которой доносились громкий стук и отчаянные вопли, но милиционеры как будто совершенно ничего не замечали и не слышали. Ежонова колотила нервная лихорадка от ощущения того, что все, все, все – без остатка – его продали и предали. Даже эта Майка, телка дешевая, и то предпочла ему другого! Тюрьмы он не боялся уже потому, что знал – он величина особая. Он был уверен, что, если даже его посадят, на свободе останется та, которая будет его ждать, орошая его фотографию слезами и терпеливо отмечая в календаре каждый прожитый день, молясь за его скорейшее освобождение… И вот – кошмарная реальность! Он унижен и уничтожен…
– Эй, мужики! Мужики! Везите меня к Петрухину! Все распишу, без остатка! Все! На «чистуху» подписываюсь! – наконец заорал он, колотя в перегородку, отделяющую его от оперов.
Те озадаченно переглянулись, и один из них, махнув ему рукой, громко переспросил:
– Точно идешь на «чистуху»? Ладно, сейчас созвонюсь с Борисом Витальевичем.
Он набрал номер Петрухина и нарочито громко сообщил: