Один из охранников провел металлоискателем по тубусу. Раздался противный писк.
– Что здесь?
– Картина. И пистолет.
Тубус тут же вылетел из его рук. Открутив крышку, один из людей Лебедева увидел рукоятку «макарова».
– В последнее время стало опасно ходить по Москве с картинами Ван Гога.
Опустив руки, он перехватил тубус с картиной. Пистолет утонул в кармане брюк охранника.
Его обыскали еще раз.
– А поцеловать?
В гостиной трещал камин. У богатых людей ущербная фантазия. Камин топить этим летом невозможно. Жара и без того стояла аномальная. Значит, нужен холод. Его-то и добывал кондиционер на стене. А чтобы не было холодно, Евгений Борисович грелся у огня, жмурясь и потягивая херес.
– Вы перевели деньги на мой счет? – справился Голландец.
– А вы принесли картину?
– Разумеется.
Лебедев встал из кресла и подошел к столу.
– Голландец, Голландец… Вы удивительный человек. Красть у меня полотно, чтобы потом получить гонорар за его розыск. – Он развернул холст и уставился на него блуждающим взглядом. – «Ирисы»… Ради них люди способны на все. Убейте его.
Все сказано было одним предложением, равнодушно, без ударений.
Голландец протянул руку к тубусу за мгновение до того, как на его плечо легла рука охранника. Тонкая полуметровая спица появилась в его кулаке. Огонь в камине едва успел сыграть сиянием на ней, как она вошла в горло охраннику. Еще мгновение, и она, издав звук, с каким сдувается воздушный шарик, въехала снизу под ребра второму. Некрасиво открыв рот, с насквозь пробитым сердцем, он упал на колени. Секунду постоял и крест-накрест рухнул на товарища. Из его шеи выскочило острие, и на воротнике рубашки начало расплываться красное пятно. Придавленный весом коллеги, первый охранник работал ногами как на велотренажере и держался за горло, стараясь удержать уходящую сразу из двух отверстий жизнь.
– Не обращайте на них внимания, – попросил Голландец. – Через минуту они затихнут. Займемся пока делом.
Он поднял полотно, еще раз посмотрел на него и встряхнул.
– Осторожно!.. – вскричал Лебедев.
Голландец недоуменно посмотрел на него и снова поразился отсутствию естества в глазах бывшего хозяина картины. Лишенные смысла, озабоченные какой-то одной, не поддающейся пониманию идеей, они смотрели и не смотрели одновременно. В какой-то момент Голландцу показалось, что Лебедев смотрит внутрь себя.