– И кто из нас двоих более безумен, Винсент? – пробормотал он, приближаясь к картине. – Если бы перед тобой встал выбор – разрезать свою картину или отсечь себе второе ухо, знаю, ты бы выбрал второе…
– Милый, ты вернулся? – донеслось из спальни.
– Да.
– С кем ты разговариваешь? Я раздета, мне можно выйти?..
– Можно, – пробормотал Голландец и, загадочно улыбаясь, закрепил одной кнопкой холст на подрамнике. Теперь холст не свисал. Голландец накинул на мольберт перепачканную красками простыню и повернулся.
В залитом солнечным светом проеме двери появилась, замерла и прижалась плечом к косяку воздушная женщина. Голландец опять улыбнулся, но уже по-другому, тепло и нежно, и посмотрел в ее сторону. Простыня, которой женщина обернула себя, светилась глубоким хромовым цветом и была прозрачна, как марля. В этом залитом светом сосуде, как в прозрачной вазе, Голландец видел безупречной формы женские ноги.
– Ты ушел утром, и я проснулась одинокой и забытой.
Он улыбался. Голландцу нравился ее тихий, почти неслышный голос. Когда он с ней познакомился, ему казалось, что каждое слово она выдавливает из себя нехотя. Но вскоре обнаружил в этом, всегда почти шепчущем голосе чарующую силу притяжения.
– А потом до четырех часов не знала, чем себя занять. Пробовала читать, но бросила. А потом уснула в ванной. Не помню, как добралась до кровати. И мне снился сон, в котором тебя не было. Я проснулась в слезах. Мне показалось, что тебе плохо, и тогда я набрала твой номер. Но ты отключился. Я задремала, но вдруг услышала твой голос, Голландец… Ты не поверишь, но я засмеялась, когда его услышала, – в глазах ее фианитами блеснули слезы. – Мне плохо без тебя…
Бросив на стол резак, он прошел мимо мольберта. На нем стояла наполовину снятая с подрамника картина. Холст изогнулся углом и повис, как переброшенная через плетень тряпка.
– Не оставишь меня? – спросила она, теребя волосы на голове Голландца.
– Никогда.
– Ты правду говоришь?..
– Правду.
– Ты должен думать обо мне. Всегда. Ведь, если ты меня оставишь, я умру.
Он прижал к груди ее голову и поцеловал. Волосы пахли июнем – потяжелевшей под цветами сиренью, едва уловимым ароматом расцветшей яблони, скошенной молодой травой. Чем еще?..
– Я тебя не оставлю.
Она наморщила носик и выскользнула из его объятий. Женщина услышала то, что хотела услышать. Когда за ней закрылась дверь, Голландец вернулся к картине.
– Когда ты написал эту картину, Винсент? – шептали его губы. – Ты был в это время в Арле, но когда и при каких обстоятельствах ты ее написал?.. Ты не сказал о ней ни слова ни Теодору, ни сестре…
Сняв холст, он уложил его на стол и накрыл простыней.