Горят как розы былые раны

22
18
20
22
24
26
28
30

Капитан прошел на кухню как старый добрый знакомый. При этом, как заметил Голландец, милиционер внимательно осмотрел его халат.

– Я вам не сказал, что его убили, – подумав, заметил капитан.

– А что я держу в руках? – поинтересовался Голландец. – Фото на американскую визу?

– Его занесли в лифт уже мертвым.

Голландец, морщась, почесал лоб и вернул фото.

– Послушайте, я человек гостеприимный, как вы заметили. Но сколько можно испытывать мое терпение? Чего вам от меня нужно?

– Я просто спросил, знаком ли вам этот человек.

– Так вы ко мне теперь будете приходить каждый раз, когда найдете в Москве труп?

– Да. Если московский труп будет обнаружен в вашем подъезде.

– Это какое-то гнездо аспидово, – возмутился Голландец. – А еще боремся за звание дома высокой культуры.

Взгляд капитана уже не излучал той благодарности, которую Голландец заметил во время первого посещения. И даже во второе свое явление милиционер был более приветлив и светел, чем сейчас.

«Этот парень будет моей проблемой».

– Теперь я могу хотя бы часок соснуть?

Качанием головы капитан подтвердил согласие и вышел вон.

– Так Лебедев или кто-то другой? – пробормотал Голландец, медленно передвигаясь по квартире и трогая мебель кончиками пальцев. Он уже и не помнил, как у него появилась привычка думать, находясь в движении и ощупывая все вокруг себя. Наверное, мерное движение помогало мыслительному процессу, а контакт с окружающими предметами сцеплял одно умозаключение с другим.

Утро наконец ворвалось в Москву. Оно проникло набирающим силу светом в квартиры, расстелило сияющий ковер на вымытом полу подъезда, включило в квартирах радио и телевизоры.

«Соня, – писал Голландец фломастером на листке, – ты вчера ночью несколько раз кричала во сне. Я дал снотворное. На работу тебе уже позвонил, сказал, что приболела. Сиди дома, пей чай с брусничкой. Я тебя люблю».

Он долго думал, прежде чем написать последнее слово. Без крайней нужды он старался не произносить его и сейчас не мог понять, та ли это абсолютная необходимость, что после этого слова заставляет Сонин взгляд влажнеть. Но, прислушавшись к себе и решив, что Соню он все-таки скорее любит, чем нет, написал. А в балетную студию он и вправду позвонил. Нельзя без особой надобности давать повод обвинять тебя во лжи.

В Комитете пребывали двое – Манкин, который, казалось, никогда из квартиры в «Академдоме» не уходил, и Густав. В отличие от первого второй был здесь редким гостем. Привести его в Комитет мог только звонок президента или неотложное дело. Все остальное время он ковырялся у себя в подсобке Исторического музея. У каждого эксперта была вторая работа. Без этого невозможно замаскировать само существование Комитета, объяснить его отсутствие во времени и пространстве. Очевидные противоречия между высочайшей квалификацией, отсутствием работы и приличными условиями существования рано или поздно подвели бы заинтересованных лиц к Комитету. И тогда прощай, «Академдом», прощай, президент, человек беспощадный, но справедливый. Прощай, привычный уклад жизни, окружение, вечная погоня за раритетами, постоянный риск, который сродни наркотику. Это для большинства комитетчиков было бы сродни потере самого себя, ибо люди творческие, как известно, болезненно переносят любые резкие перемены. Именно поэтому экспертам разрешалось работать, где им хочется, и делать все, что хочется, но только если это приносит бесспорную пользу главному делу, ради чего и создавался Комитет.

Не будет Комитета – не будет и квартиры на юго-западе Москвы. Не будет ни сладостной погони за исчезающими в потоках времени символами прошлого. Не будет эксперта Густава, останется только Густов Роман Николаевич, реставратор Исторического музея. Не будет Голландца, специалиста по розыску произведений искусства, чье имя занесено в записные книжки «черных» коллекционеров России. Никого и ничего не будет. Даже защиты от милиции и ФСБ. Никто и сейчас не станет защищать эксперта, если он по хмельной заварушке интеллигентно выбил кому-то глаз. Но если он выбил его для отвода чужого пристального взгляда от Комитета или во благо дела, ему могут подсказать, как избавиться от назойливости правоохранительных органов. Но могут и не подсказать. Если ты эксперт, делай, что считаешь нужным. Только не попадайся. Не надо.