— Значит, не догонит…
— Я так ждала тебя, Юра. Мне вдруг показалось, что ты не придешь, что ты изменился, стал другим и чужим. И я в тетрадке стала рисовать человечков, тысячу маленьких фигурок, они должны были помочь найти тебя и разогнать всех наших врагов. И вот я рисовала и смотрела в окно. Отец увидел, чем я занимаюсь, и даже рассердился. Он спросил, зачем я это делаю, все это глупости! Тогда я ответила ему, что мне скучно и я рисую себе друзей. Он странно посмотрел на меня и сказал, что меня надо показать врачу. А я ответила, что пусть тогда он осмотрит и всех моих человечков. Они маленькие и несчастные…
Они вышли на большую дорогу и остановились.
— Ты не боишься? — спросил Юра.
— Нет.
Выглянула из-за тучи недоспавшая луна, зевнула, да так и осталась с удивленно распахнутым ртом, и дорога засеребрилась. Путники оглянулись. Город настороженно спал и не знал, что юные жители тихо прощаются с ним.
Маленькие фигуры быстро растаяли в ночи.
— Я до сих пор не верю, что это ты, — признался Юра, крепко удерживая Машину ладошку.
— Во время пожара я выбежала на улицу и там увидела бронетранспортер. Подбежала, спрашиваю, как найти пожарных. На машине сидели боевики — грязные, заросшие, все с автоматами. Говорят мне: можем подвезти. Я была вне себя, плохо соображала, меня тут же подхватили, посадили наверх. Я не сразу поняла, что они просто куражились. Не знаю, что бы со мной было, если б не он… Это был отец. Боевики страшно испугались, когда увидели его, а он посмотрел на меня и спросил: «Кто ты, девочка?» Я назвала себя, сказала, что из клиники, что там пожар и некому тушить… Тут он достал из кармана какую-то книжечку и показал фотографию. На ней были я и мама. «Я, дочка, твой отец», — сказал он. У меня поплыло перед глазами, все случилось так неожиданно, странно и совсем не так, как я всегда представляла эту встречу. Он повел меня за собой, я пошла безропотно, он что-то говорил, я понимала смутно, потом дошло, что он рассказывает о маме и о своей жизни…
В тот же день он увез меня в столицу, где меня день и ночь охраняли две женщины-прислужницы. Я так и не привыкла к нему, он казался мне чужим и странным, все время повторял, что хочет сделать меня счастливой. Но разве можно сделать человека счастливым против его воли? Про тебя я ничего не рассказывала, у него ведь огромная власть, я боялась, что из ревности он может причинить тебе зло… Мне всегда было страшно под его защитой, я совершенно не знала его, не понимала, и он вовсе не походил на романтичного разбойника, каким я представляла его. Наверное, он много зла принес людям…
На горизонте, там, где остался город, вспыхнули огни. Они быстро приближались — летели навстречу. Юрка поднял руку, несколько раз махнул, но автомобиль, ослепив их, пронесся мимо. Да и не мог он остановиться, потому что иные, жестокие и беспощадные обстоятельства владели людьми, а дорога и время превратились в долгую пытку. Не торопился никуда лишь подполковник Лаврентьев. Водитель, капитан Козлов, сощурив глаза, мчал по осевой линии, хирург Костя придерживал на умиротворенном лице командира кислородную маску и виновато поглядывал на Ольгу. Она же не замечала его взглядов, сжимала Женечкину руку, кусала губы и давилась слезами.
А Лаврентьев принимал в это время парад. Сотни и тысячи раскосых, светлых, черных глаз пристально смотрели на него и ждали его слов: «Здравствуйте, товарищи лица кавказской, азиатской и славянской национальности!» Ответом был многоголосый гул, словно рухнули одновременно все каменоломни Волчьей балки. Следующая фраза родилась сама собой, и он внутренне подивился этой легкости: «Да здравствует нерушимый союз Европы и Азии!» И еще ему показалось, что все это он уже где-то слышал, а может быть, и сам говорил… Тысячи глоток ответили послушным ревом: «Ура-а-а! У-а-а, у-а-а!»
«Заждались мы тебя, Женя», — услышал он за спиной и обреченно повернулся. Это был замкомбата, погибший в Афганистане. Он стоял все в том же застиранном комбезе с багровым пятном на груди, в котором его привезли в «вертушке», а за ним — солдаты его роты, все, убитые, застреленные, растерзанные. Он помнил их поименно, он каждого вытаскивал на себе, чтобы вернуть матерям. Но почему они пришли сейчас, почему молчат, неужели хотят сказать, что ждали его?.. Однако он не мог прийти, ведь у каждого свое время, свой скорбный час, свой нерасчетный финал. И Лаврентьев, с трудом передвигая непослушные ноги, пошел к ним, он лихорадочно вглядывался в солдатские лица, пытаясь найти в них сочувствие, понимание, прощение за свои ошибки и грехи. А они удалялись и удалялись, навсегда оставляя его, одинокого и опустошенного…
И тут он услышал грохот барабанов и вкрадчивый голос Кара-Огая: «Через сто дней я построю азиатский коммунизм!» — «Позовешь меня, покажешь сияющие вершины», — неожиданно вырвалось у Лаврентьева, но смеяться не хотелось, страшную горечь ощутил он, будто в одно мгновение адское пламя выжгло все внутри. «Умрешь не хуже других!» — предупредил заботливо Кара-Огай и исчез. Чужие и знакомые голоса наполнили его сознание, и Лаврентьев мучительно пытался вспомнить, кому они принадлежали… Боекомплекты просятся наружу… Вы развалили все!.. Партия добра и зла предлагает пулевыводитель — средство для обретения бессмертия!.. Промелькнула печальная Ольга, но он не смог расслышать ее тихого напутствия, не смог поймать ее руку… Папка, ты держись, слышишь, держись!.. А это ведь сынок, Алешка. Как ты нашел меня, родной мой?.. Ты тоже держись, мы с тобой еще…
В черно-красных сполохах блеснула тонкая нить. Это струна, уже слышен ее ледяной звон, он нарастает, звук заполняет душу, каждую клеточку, это тяжелый, мрачный гул, он сотрясает все вокруг, напоминая о едином мгновении прошлого. Перетянутый звон вдруг легко исчезает, и вот уже наплывает тишина, как сама собой разумеющаяся…
А наши юные путники под утро прикорнули у старого дувала. Они ни о чем не думали, потому что очень устали. С первыми лучами солнца Юрка и Маша проснулись и наскоро перекусили хлебом и яблоками. Им повезло: только они вышли на дорогу, первый же водитель, которому они махнули, остановился. Юрка подсадил Машеньку и сам быстро залез в кузов. Через два часа они, счастливые и ошеломленные, бродили по столице.
Бегство Машеньки самым неожиданным образом подтолкнуло к трагической развязке уже давнее противостояние между былыми друзьями. Сагиб, обнаружив пропажу дочери, поднял на ноги всех боевиков города, в том числе и тех, кто подчинялся лично Кара-Огаю. Лидер пришел в бешенство. Буквально в считаные минуты его белый «Мерседес» оказался у известного двухэтажного дома, с перекошенным лицом он ворвался в покои Сагиба. Что было дальше, никто точно не знает. Говорят, хозяин дома не очень уместно напомнил Кара-Огаю о бегстве его любовницы Люси. Раздались выстрелы, Лидер подчеркнуто спокойно вышел, пряча пистолет в кобуру. Но у охраны Сагиба-Тарантула, корешей по зоне, реакция была отменной: Кара-Огай не успел сесть в «Мерседес», как грузно завалился под автоматным ливнем. Однако еще не осыпались осколки автомобильных стекол, как тут же ответили очередями телохранители Лидера… К месту побоища долго не отваживались подойти. И дымились, медленно остывая, ужасные раны. В республике назначили траур.
И еще об одном, на сей раз не таком уж значительном происшествии судачил город К. В пустой квартире обнаружили труп хозяйки — некой Зойки. Причем голова ее лежала отдельно, на фарфоровой тарелке. Там же нашли тетрадь, подписанную «Доктор И. Г. Шрамм. Паронимический смысл жизни». Юный следователь, которому поручили дело (да-да, в К. вернулась законность!), три дня пытался постигнуть смысл записей, но стал заговариваться, и его срочно заменили. Отловила же спятившего доктора общественность, она и привела его в милицию. Агиров, в свою очередь, спихнул доктора в психиатрическую клинику. Говорят, Житейский содержит Иосифа Георгиевича исключительно за стальными дверями. Беспокойный пациент. Больные ласково называют его «наш Зигмунд». На бывшего доктора это действует успокоительно…
Автандил мечтает о воссоздании Подутюрской Республики и тайно вытачивает кинжал. А Пиросмани обособленно от былого покровителя готовит новую серию поджогов. Он втихаря подобрал на помойке пустой коробок и теперь ищет спички. Обо всех этих приготовлениях прекрасно осведомлен новый главврач. У него своя система лечения и особые правила контроля за беспокойными пациентами. «Республика — это я», — напоминает больным доктор Житейский. У него есть своя контрразведка в лице бывшего поэта Сыромяткина. Именно он настучал на Пиросмани и Автандила, хотя в душе сочувствовал и сострадал им. Такова уж неблагодарная доля информатора.
А что же вольный стрелок Сирега? О смерти Кара-Огая и Тарантула он узнал на далекой чужбине и сокрушенно подумал: «Не могли этого сделать раньше! Не пришлось бы гнить в этой дыре…» Попал он к фундаменталам, где честно рассказал о своих «особо теплых» отношениях с Лидером. Его неделю держали в подвале, потом выпустили — разведка подтвердила: не врет парень. Решили направить его на повышение квалификации в лагерь под Пешаваром. Деваться было некуда. Что ждало его в ближайшем будущем, он не знал, да и старался об этом не задумываться. Более всего Сирегу страшило обрезание…