Ночевать девице тоже было негде, а Туфтяю после выслушанной исповеди, уже и самому было стыдно оставлять ее на улице. Наученный столичными разводками, в комнате он ее все же не оставил. Постелил прямо в ванной и снаружи закрыл дверь на щеколду.
Утром надо было что-то решать. У Георгия был выходной и непонятно откуда взявшийся порыв благородства. Он сам предложил съездить к подруге, забрать документы и помочь уехать домой. С трудом, но все-таки они нашли и квартиру, и ту самую подругу, и, как следствие, новые проблемы.
Разговор получился жестким. Как узнал Туфтяй, сама себе Марина уже не принадлежала. Ее документы вместе с ней самой ему было предложено выкупить. Пока по себестоимости — пятьсот долларов. Или подождать, пока девушка не отработает их на точке. Ситуация получалась щепетильной. Примерив на себя маску рыцаря, Туфченко уже не имел морального права ни перед Мариной, ни перед собой отступать. Но и жертвовать пятистами бачинских ему тоже не хотелось. Увидев его колебание, Марина обхватила лицо ладонями и опять разревелась. И, как бы ни было закалено столичной жестью сердце Георгия, остаться равнодушным было невозможно. Съездив домой, он привез-таки деньги, забрал девушку, ее документы и вещи. Уже в каблучке то ли в шутку, то ли в серьез дядя Жора (так сначала звала его Марина) ухмыльнулся и подмигнул глазом.
— Ну, вот и все. Теперь ты — моя собственность.
И хотя больше ничего подобного Туфтяй себе не позволял, Марина считала себя обязанной ему и решила ненадолго остаться. То ли на правах домработницы, то ли приемной дочери. Только вот Георгий считал, что дочь у него уже есть, а молодая домработница со временем может стать хозяйкой и в постели. Через месяц так и случилось. Приехав, как обычно, почти ночью, Георгий обдал ее запахом бензина и перегара, откинул одеяло и накрыл девичье тело своим. Сопротивляться Марина не могла. Права не имела. Считая себя обязанной, терпела всю ночь. А утром долго терла под душем молодое тело мочалкой. Но грязь с заскорузлых пальцев и запах соленых губ не проходили. Или ей это только казалось?!
Сам дядя Жора от такой перемены напротив, повеселел. Уходя уже не по-отечески, по-мужски поцеловал ее в губы. И опять она побоялась отстраниться. Впрочем, и не отвечала.
«Ничего, — думал Туфтяй. — Стерпится, слюбится. Девка-то сообразительная. Еще ревновать меня будет».
Ревновать Марина, конечно, не ревновала, но, как и предполагал Туфченко, с ролью гражданской жены смирилась. Жизнь стала входить в новую колею: Георгий зашибал деньгу, Марина хлопотала по хозяйству. Но вынужденное безделье тяготило ее, хотелось, если не зарабатывать, то хотя бы делать вид, что не сидишь на шее у мужа. Георгий от разговоров по поводу работы поначалу открещивался, а после и вовсе закрыл тему. Но когда в разговоре с Карпычем он услышал, что Хозяин ищет переводчика с английского, тут же ухватился за мысль. Спросив для проформы, для чего тому английский, Туфченко получил вполне вразумительный ответ.
— Ты чего совсем не рюхаешь, рожа хохлятская? У него ж куча клиентов из-за бугра. А объясняться как-то надо. Обычного переводчика тоже не возьмешь — спалиться можно. Вот и ищет проверенного.
— Сколько он обещает?
— Откуда я знаю? Слыхал только, как он кого-то по телефону просил найти человека с английским. А там уже не знаю.
— Слышь, Карпыч, а у меня-то, как раз на примете есть такой человек. Надежный и с английским.
— У тебя? — Карпыч недоверчиво зыркнул красными глазами. — Откуда?
— От верблюда! Нужен или нет?
— Что-то ты опять мутишь.
— Да нет — все как на духу.
— Ну, смотри — я ему, конечно, передам. Но если это развод какой-то, он с тебя потом три шкуры снимет.
— Да какой развод! Это ж баба моя, Маринка. — Георгий заржал, темнить дальше не имело смысла. — По-английски шпрехает, будь здоров.
— Ладно, скажу.
Первое время Марина в подвале не появлялась. Сопровождая Хозяина, ездила на деловые встречи, потом, на переговоры с клиентами. Привыкнув к ней, а она — немного к специфике (впрочем, в страшные догадки до последнего верить она не хотела), Хозяин стал поручать ей бывать в доме и потом уже — в подвале. Уже там, убедившись, что явь еще страшнее подозрений, девичья психика перенесла новый нокаут. Ей — воспитанной на идеалах литературы, искренне считавшей, что слезинка ребенка — превыше всего, показалось, что мир вдруг сошел с ума. Дети — цветы жизни, которых было нужно холить и лелеять, росли на потеху извращенной похоти взрослых. Являлись жертвами их безумного бытия и воспаленного сознания. Дети, которых некому было любить и защищать, просто стали инструментом грязного бизнеса.
ebooksa