При упоминании о Кате Ведьмакин насторожился. Горецкий молчал, давая Ведьмакину возможность отреагировать на слово-раздражитель. Ведьмакин поднял глаза на собеседника.
– Катя, – повторил он вслед за Горецким.
– Помните Катю?
– Катя, – снова сказал Ведьмакин. – Кипр. Жара.
Он будто брел по лабиринтам своей памяти, но в ее закоулках было темно, и он постоянно натыкался в темноте на выстроенные кем-то преграды.
– Вы помните Кипр? – пытался растормошить его Горецкий. – Помните, как там было жарко?
Ведьмакин покачал головой и посмотрел виновато. Не помнил.
– А Катю помните? – продолжал допытываться Горецкий.
И снова Ведьмакин повторил, будто пробуя это слово на вкус:
– Катя…
К черту жару и к черту Кипр! Ведьмакина цепляет имя «Катя».
– Катя! – сказал Горецкий. – Красивая девушка! И вы ее помните! У вас дети есть? – вдруг спросил Горецкий и впился взглядом в собеседника.
Его вопрос явно озадачил Ведьмакина. Тот, похоже, ни о каких детях даже не думал. По крайней мере в последнее время.
– Вы в таком возрасте, – сказал Горецкий, – когда у людей уже вырастают дети. Детям лет по двадцать, наверное.
Ведьмакин озадаченно смотрел на собеседника.
– У вас ведь запросто может быть дочь Катя, – искушал Горецкий. – Красивая, молодая, любимая дочь. У вас есть дочь?
Он долбил мозг Ведьмакина повторяющимися «дочь», «Катя», «дочь», «Катя», как долбят ломом серый панцирь асфальта.
– Дочь, – сказал неуверенно Ведьмакин. – Дочери у меня нет.
– Разве? – не поверил Горецкий.
– А откуда же ей взяться? Где она?